Пробитое знамя свободы

СПРАВКА “МК”
Федотов Михаил Александрович, родился в 1949 году в Москве. В 1972 году окончил юридический факультет МГУ им. М.В.Ломоносова. В 1976–1990 годах преподавал во Всесоюзном юридическом заочном институте (ныне — Московский государственный юридический университет имени О.Е.Кутафина).

«С этим проектом вас в лучшем случае выгонят с работы, а в худшем — посадят»

— Михаил Александрович, юбилеи делятся, условно говоря, на «живые» и «мертвые». В последнем случае чествуется кто-то или что-то, оставившее после себя добрую память, но приказавшее, увы, долго жить. 30-летие российского Закона о СМИ — это какой, по-вашему, юбилей, живой или мертвый?

— Живой! По одной простой причине: мертвые уже не сопротивляются. А живой еще сопротивляется. Я бы уподобил Закон о СМИ пробитому во многих местах и сильно подгоревшему знамени на непобежденной баррикаде. Эта баррикада — свобода массовой информации. Как ее ни зажимают, как ни пытаются окоротить, она продолжает сопротивляться.

— А в чем выражается сопротивление?

— Каноны жанра заставляют обратиться к прошлому — какой юбилей без воспоминаний? Когда и при каких обстоятельствах появился проект закона? Что явилось для вас побудительным мотивом?

— Давайте сразу скажем, что российский Закон о СМИ является прямым потомком закона СССР «О печати и других средствах массовой информации». Потомком, который превзошел своего родителя. Ну а авторы у обоих законов одни и те же. Все те же «три богатыря» или компания «на троих»: Юрий Батурин, Михаил Федотов, Владимир Энтин. Это была наша личная инициатива. А поводом, как это часто бывает в нашей жизни, стал шашлык.

Это была весна 1988 года. Мы с Юрой Батуриным на даче решили сделать шашлык. И во время пилки дров я говорю: «Юра, ты слышал, что недавно утвержден план законопроектных работ и там есть такая строчка: «Закон СССР «О печати и других средствах массовой информации»?

Он говорит: «Да, знаю. Более того, я даже писал отзыв на официальный проект этого закона». «Ну и как, — спрашиваю, — тебе официальный проект?» — «Кошмар!». Говорю: «Понятно. А может быть, напишем свой проект?» Он говорит: «Попробуем!».

Мы привлекли к нашей инициативе Володю Энтина и в течение трех недель — то у Володи дома на балконе, то у меня дома, то в академическом Институте государства и права — написали наш проект. Моя жена предупреждала: «С этим проектом вас в лучшем случае выгонят с работы, а в худшем — посадят». Но не случилось, слава Богу, ни того, ни другого.

Через два года, 12 июня 1990 года, наш проект стал законом СССР «О печати и других средствах массовой информации». А еще через полтора был принят закон Российской Федерации «О средствах массовой информации».

Российский закон, конечно, значительно демократичнее союзного. И значительно технологичнее. Союзный в значительной степени был декларацией. Когда он принимался, власть Компартии сохранялась еще во всей ее мощи. Существовали и КГБ, и Главлит — главное советское цензурное ведомство.

Сейчас ничего этого нет — ни КПСС, ни Главлита, ни Советского Союза. А закон «О СМИ» существует. И я считаю, это очень важный плацдарм, который мы должны защищать. Как верно заметил Юрий Батурин, выступая в ВШЭ на конференции, посвященной 30-летию закона «О СМИ», свобода массовой информации является самой главной свободой. Если ее нет, то об ущемлении других свобод мы даже не узнаем.

— Ваш интерес к этой теме объясняется журналистским прошлым?

Мне удалось зацепиться на вечернем отделении. Но чтобы учиться на вечернем, нужно было работать. Мне повезло: взяли репортером отдела информации в газету «Вечерняя Москва». Тогда же я написал курсовую работу на тему: «Ленин о свободе печати». Потом — «Ленин и КПСС о свободе печати», потом — «Актуальные проблемы свободы печати в СССР».

В 1976-м я защитил кандидатскую диссертацию: «Свобода печати — конституционное право советских граждан». А в 1989-м — докторскую: «Средства массовой информации как институт социалистической демократии». Можно сказать, что я певец одной песни.

Интерес Батурина и Энтина тоже был далеко не случаен. Оба тогда работали в Институте государства и права. Юра занимался помимо прочего историей царской цензуры, Володя специализировался на правовом регулировании СМИ в капиталистических странах.

Так что Закон о СМИ писали не какие-то профаны, а специалисты. Мы были — и по сей день остаемся — профессионалами в этой сфере.

«За один раз мы проносили на съезд до 50 брошюр»

— В своей с Юрием Батуриным книге, описывающей рождение закона, вы назвали его принятие «юридическим чудом». Собственно, и сама книга называется «Феноменология юридического чуда». Объясните, пожалуйста, что тут такого чудесного? Появление подобного акта кажется вполне естественным развитием перестройки, процесса демократизации. Странно было бы, напротив, если бы такой закон не появился в то время.

— Чудо, во-первых, заключалось в том, что такой закон появился впервые в истории России. За всю нашу тысячелетнюю историю не было закона, который гарантировал бы свободу массовой информации. Не просто провозглашал бы — такие декларации были, — а содержал механизм реализации: четко объяснял, как создаются СМИ, кто такие журналисты, какие у них права и обязанности, и так далее.

Чудом было и то, что законом стал проект, написанный тремя никому не известными правоведами. Потому что в ЦК КПСС подготовили совершенно другой проект закона СССР «О печати и других средства массовой информации».

Еще одно чудо — то, что мы смогли наш проект издать отдельной брошюрой. Нам повезло, потому что как раз в это время советским издательствам было разрешено издавать книги и брошюры за счет авторов. Ну, в первую очередь имелись в виду, конечно, литературные произведения. Никому в голову не приходило, что какие-то сумасшедшие решат напечатать авторский законопроект.

Главлит был, конечно, категорически против публикации нашего проекта, но при содействии людей, которые хорошо относились к нашей инициативе — в частности, помощника президента СССР Шахназарова и министра иностранных дел СССР Шеварднадзе, — удалось добиться того, что цензура сдалась.

Нам разрешили издать брошюру тиражом пять тысяч экземпляров. Тогда такой тираж казался мизерным. И, как я понимаю, наши оппоненты посчитали: «Ну и ладно. Пусть потешат свое самолюбие».

А мы не собирались тешить свое самолюбие. У нас была другая, совершенно конкретная цель. У нас с Юрой были пропуска на Первый съезд народных депутатов (проходил с 25 мая по 9 июня 1989 года в Кремлевском дворце съездов. — «МК»). Никаких портфелей, сумок проносить туда было нельзя, но никого не обыскивали. Поэтому моя жена нашила на наши пиджаки дополнительные внутренние карманы. За один раз мы проносили до 50 брошюр. И раздавали, раздавали…

Впрочем, никому не известным наш проект на тот момент назвать уже было нельзя. Он уже был напечатан многими молодежными газетами. А началось все в октябре 1988 года — с эстонской газеты Spordileht, «Спортивные новости».

— То есть впервые проект закона был напечатан на эстонском языке?

— Да, на эстонском языке. Spordileht принадлежала Союзу журналистов Эстонской СССР, а с этими ребятами у меня были добрые, товарищеские отношения. Они сразу согласились напечатать у себя наш проект, объяснив, что цензура в отношении изданий на национальных языках не такая жесткая. А дальше действовал принцип: то, что один раз прошло Главлит, другие газеты могли спокойно перепечатывать. Разрешения цензуры в этом случае уже не требовалось.

— В общем, вы предложили ваш проект напрямую народным депутатам СССР и они его поддержали?

— Совершенно верно.

— Кто все-таки был главным вашим союзником среди депутатов?

— Союзников у нас было много: Борис Ельцин, Андрей Сахаров, Геннадий Бурбулис, Юрий Афанасьев, Михаил Полторанин… Я называю только тех, кому мы передали наш проект из рук в руки. Председателем рабочей группы по закону о печати назначили Николая Федорова, которого мы прекрасно знали еще по аспирантуре. Нас пригласили войти в состав рабочей группы — и дело пошло.

— Насколько трудно шел закон в парламенте?

— Союзный закон проходил с очень большими трудностями. В рабочей группе нашими оппонентами были представители ЦК КПСС, Главлита, ГЛАВПУРа (Главное политическое управление Советской Армии и Военно-морского флота СССР. — «МК»), КГБ, МВД… Все это были люди, для которых слово «демократия» не было, мягко говоря, однозначно положительным. Поэтому каждую позицию приходилось отстаивать с боем.

Нередки были ситуации, когда мы собирались, смотрели текст, который обсуждался на прошлом заседании рабочей группы, и видели там нормы, которые не были согласованы. Говорим: «Минуточку, мы же договорились о другом». — «Ах, да? Ну, это, видимо, машинистки перепутали». Так мы узнали, что за нашей спиной работали «политически грамотные машинистки».

А когда закон проходил первое чтение, депутатам вообще раздали другой вариант. Это был чистой воды подлог. Текст дословно повторял наш проект за исключением нескольких малозаметных поправок. Но они меняли смысл законопроекта на 180 градусов.

Помню, у меня спрашивали: «Похож этот проект на ваш?». Я отвечал: «Конечно, как мертвый — на живого». Например, в нашем проекте говорилось, что учредителями СМИ помимо партий и общественных объединений могут быть «граждане СССР». В исправленном варианте все слова были те же, но только без слова «граждане».

— И что, закон так и вышел в этом виде?

— Нет! На заседании Верховного Совета был большой скандал. И в результате был проголосован вариант с гражданином в качестве учредителя СМИ. Много было и других интриг, и мелкого жульничества, и смешных историй… На самом деле то, как принимался этот закон, — хороший сюжет для телесериала. И то, что все закончилось в конце концов победой свободы над цензурой, было, конечно, настоящим чудом.

«Когда я примчался в Белый дом, половина поправок была уже принята»

— С российским законом было уже по-другому?

— Да, с ним было гораздо меньше проблем. За плечами уже была отвоеванная нами «малая земля» — союзный закон. С этого плацдарма намного легче было начинать наступление. Кроме того, российский проект мы писали уже не на балконе, а у меня в кабинете в Министерстве печати России — я был тогда заместителем министра.

То есть наш инициативный авторский проект был почти официальным. Никакого другого просто не существовало. Поэтому мы писали его с большим удовольствием, понимая, что можем рассчитывать на поддержку парламента и президента.

Первое чтение закон вообще прошел без сучка, без задоринки. Но когда он принимался во втором, окончательном чтении, проблемы все-таки возникли. Обсуждение было назначено на 19 декабря, на 16 часов. Именно к этому времени я планировал приехать в Белый дом на пленарное заседание парламента.

Однако Хасбулатов поменял повестку. Где-то в районе полудня мне позвонил встревоженный Игорь Еремин, председатель парламентского комитета по СМИ: «Приезжайте скорее, идет обсуждение проекта закона «О СМИ». Я уже выступил. Начали голосовать поправки».

Когда я примчался в Белый дом, половина поправок была уже принята. И в том числе очень опасные поправки. Когда закон проходил через парламентский комитет по СМИ, все они были отклонены. А тут вдруг начали проходить.

То есть вопрос низводился практически на уровень участкового. Представьте, приходит участковый в редакцию и говорит: «Ну-ка, быстро отвечайте, откуда у вас эта информация? Кто вам ее передал?» Ну и какая тогда цена тайне источника информации? Грош!

Вторая опасная поправка касалась скрытых аудио- и видеозаписей. У нас была статья, которая говорила, при каких условиях можно распространять материалы, сделанные скрытой камерой. Там были определенные требования, которые нужно было соблюсти.

Но депутат Виктор Веремчук внес поправку, смысл которой сводился к тому, что скрытая запись запрещается. Любая. Видео, аудио, фото — ничего не можете делать. Запрещено — и все. И эта поправка тоже прошла.

Мы, естественно, были возмущены этими поправками. Опубликовали открытое письмо к депутатам, обратились к Ельцину с просьбой наложить вето на закон. Нас поддержала не только демократическая общественность, но и практически все коллеги-журналисты. Это был тот редкий случай, когда сработала корпоративная солидарность.

Ельцин тогда публично заявил, что, если Верховный Совет не вернет закон в первоначальное состояние, он его не подпишет. Под этим давлением российский парламент вернулся к рассмотрению закона и убрал эти две поправки.

Были также поправки не опасные, но довольно глупые. Например, та, согласно которой эротические издания должны продаваться в запечатанных пакетах. Эта поправка также была принята. Но мне удалось добиться того, что депутаты вернулись к ней и уточнили: в прозрачных пакетах.

Если бы не было слова «прозрачные», создавалась бы лазейка для мошенников. Покупаете в газетном киоске журнал Playboy, получаете запечатанный конверт, приносите домой, открываете, а там — газета «Правда».

— Ну, многим сегодняшним блюстителям нравственности такой вариант очень бы понравился.

— Тогда тоже было много блюстителей нравственности. Но общество разнообразно, у людей разные интересы. Кому-то нравится журнал Playboy, кому-то не нравится. Не нравится — покупай газету «Правда», другие издания. Выбор должен быть свободным.

Парламент вернулся к обсуждению закона «О СМИ» в последний день своей осенней сессии, 27 декабря 1991 года. Повестка была огромной, и до закона «О СМИ» очередь дошла где-то в половине десятого вечера. Депутаты были измучены, у всех было чемоданное предновогоднее настроение… И это спасло свободу российской прессы.

«Никто не может быть уверен, что его не признают иноагентом»

— Вернусь к своему первому вопросу. Соглашусь с вами в том, что мертвым закон о печати нельзя назвать. Закон работает, действует. Но порой возникает ощущение, что это живость зомби: из защитника свободы слова закон превратился в инструмент ее подавления. Достаточно сказать, что на основании нынешней редакции чиновники могут практически любое СМИ, любого журналиста — да и вообще любого человека! — объявить «иностранным СМИ, выполняющим функции иностранного агента». И либо полностью лишить возможности распространять информацию, либо серьезно ограничить такую возможность.

— Напомню, что, отвечая на ваш первый вопрос, я сравнил закон «О СМИ» с пробитым в нескольких местах флагом. Так вот, норма про иностранных агентов — это как раз одна из таких пробоин. Изначально в законе ничего подобного не было. Эта поправка, которая была внесена в 2017 году и дополнена в 2019-м, показывает, что ее авторы совершенно не знали закон, в который вносили изменения.

— Сегодня много говорится о том, что закон могут поправить. Но полностью убирать эти положения, насколько я понимаю, никто не собирается. Речь идет лишь о некотором усложнении процедуры признания СМИ или физического лица СМИ-иноагентом — не более того. Во всяком случае, судя по тому, что я видел и слышал. Возможно, у вас другая информация.

— Нет, у меня никакой информации нет. Но на нашей конференции в ВШЭ (посвященной юбилею закона «О СМИ». — «МК») я представил свое видение понятия «иностранное средство массовой информации, выполняющее функции иностранного агента».

Общеродовое понятие здесь: «средство массовой информации». Видовое — «иностранное СМИ». Что такое «иностранное СМИ»? В законе это написано — применительно, правда, к печатным изданиям. Это периодическое печатное издание, которое не зарегистрировано в России и которое либо финансируется из-за рубежа, либо редакция находится за рубежом.

Дальше: берете понятие иностранного СМИ и добавляете туда критерий, позволяющий из всего множества иностранных СМИ выделить те, которые мы хотим заклеймить. Сделать это просто, руководствуясь статьей 55 закона «О СМИ». Здесь написано, что если в какой-то стране в отношении российских журналистов применяются дискриминационные правила, то правительство России вправе ввести ответные ограничения.

Давайте вспомним, с чего началась история иноСМИ-иноагентов. Все началось с недружественных действий американской администрации, принудившей Russia Today зарегистрироваться в качестве иностранного агента. В принципе, чтобы ответить на этот шаг, не нужно было даже менять закон «О СМИ». Можно было отделаться постановлением правительства или президентским указом.

А можно было внести поправки и определить, что иностранное СМИ будет признано выполняющим функции иностранного агента, если оно финансируется иностранным государством, на территории которого российские СМИ подвергаются дискриминации.

Вот и все. Все очень просто: дискриминируют российские СМИ в Соединенных Штатах — мы принимаем ответные меры в отношении американских СМИ, финансируемых из государственного бюджета.

— Ну, такой подход все-таки несколько противоречит нашим официальным идеологическим установкам. Если уж мы стоим за свободу СМИ во всем мире, то мы должны, по идее, показывать позитивный пример, пример открытости. Продемонстрировать миру, как надо правильно обращаться со СМИ своего геополитического оппонента. А так получается: око за око.

— Нет, это сфера международных отношений. Здесь действует принцип взаимности. Вы у нас двух дипломатов выдворили — мы у вас двух дипломатов выдворили. Этот принцип устоялся за тысячелетия, его никто не отменял. Можно им пользоваться, можно — не пользоваться. Иногда бывает лучше не пользоваться. Можно вспомнить историю с российскими дипломатами, которых Обама выдворил из Америки. Путин отреагировал нестандартно: пригласил детей американских дипломатов в Кремль на новогоднюю елку. Такой ход гораздо элегантнее, чем зеркальный ответ.

— Со СМИ, однако, получилось почему-то совсем не элегантно.

— Да, со СМИ получилось совсем не элегантно. Нормы об иноСМИ-иноагентах расплывчаты, противоречивы, юридически безграмотны. Помимо прочего здесь действует принцип административной дискреции, то есть административного усмотрения: кого захотят, того и признают иностранным СМИ, выполняющим функции иностранного агента. Это та самая правовая неопределенность, которая была многократно осуждена Конституционным судом.

Муза законодательства требует математической точности и не терпит суеты. Здесь все подчинено логике права. Если вы сконструировали норму из неопределенных или несоответствующих юридических понятий, то она не сможет правильно работать. В данном случае весь наш институт иностранных агентов — а тем более иноСМИ-иноагентов — это юридическая абракадабра.

Я знаю, как задачу этого института понимает глава государства: не допустить иностранного вмешательства во внутренние дела. Но исполнение оказалось неадекватно цели. В результате никто не может быть уверен, что его не признают иностранным СМИ, выполняющим функции иностранного агента. А это беззаконие, произвол.

— Есть подозрение, что дело отнюдь не в безграмотности исполнителей, что так и было задумано. Чтобы любого можно было покарать, но можно было и пощадить — в зависимости от ситуации и необходимости.

— В течение, по-моему, целого года, если не больше, эти нормы применялись адекватно, как и было задумано, — по отношению к американским СМИ, финансируемым из государственного бюджета: «Голос Америки», «Радио Свобода» и все его проекты… Здесь все понятно и логично, в том числе с точки зрения статьи 55 закона «О СМИ». Но потом сказалась безразмерность нормы, и круг иноСМИ-иноагентов стал расширяться и расширяться… Зачем, куда?

— Понятие «иностранного финансирования» расширилось уже до каких-то невообразимых пределов. Вплоть до того, что таковым в одном случае был назван грант Союза журналистов России.

— Абсурд, конечно. Можно было сделать это нормально, грамотно? Можно. Один из вариантов я уже назвал. Тут еще важно отметить, что иноСМИ-иногентом не может быть признано ни юридическое, ни физическое лицо, поскольку СМИ, согласно закону, — это форма периодического распространения массовой информации.

Например, Лев Пономарев (признан иностранным СМИ, выполняющим функции иностранного агента. — «МК») ну никак не может быть формой распространения массовой информации. Он физическое лицо, он субъект права, а форма — это всегда объект. Для квалифицированного юриста это элементарные вещи.

Если все это соблюсти, можно сделать вполне достойный закон. То же самое относится и к институту НКО, выполняющих функции иностранного агента. Тут тоже все можно сделать разумно. Возьмите Гражданский кодекс — те нормы, которые описывают агентские отношения, которые определяют, что такое агент, что такое принципал. Свяжите это с политической деятельностью — и у вас получится вполне операциональное понятие, в котором не будет неопределенности.

Когда отдельные лица или организации лоббируют интересы иностранного государства, получая за это денежное вознаграждение, они, безусловно, являются агентами этого государства. А когда, например, организация защищает права российских заключенных, которых избивают и насилуют в колониях, то, даже если она получает иностранное финансирование, какой же она иностранный агент?

Разве она действует в интересах иностранной державы? Нет, она действует в интересах граждан нашей страны. Пусть и на иностранные деньги. Скажем спасибо тем, кто дает эти деньги.

— В общем, корректировки требует все наше «иноагентское» законодательство?

— Конечно. Все должно быть выстроено в единой правовой логике. А сейчас это все — абсолютная юридическая бессмыслица.

«Гордиться уничтожением свободы массовой информации не пристало никакой стране»

— Не кажется ли вам, что и понятие цензуры нуждается в серьезном переосмыслении. Ясно же, что цензура в ее «старорежимном» виде, в виде предварительной цензуры, в век информационных технологий бессмысленна. Де-факто сегодня применяется цензура постфактум: ты можешь говорить и писать что угодно и сколь угодно неугодное власти, но нет никаких гарантий, что ты или твое СМИ за это не поплатитесь. Таких случаев, как вы знаете, очень много.

— Очень много, совершенно верно. Но помимо этого есть и предварительная цензура. Скажем, ролики, размещаемые на видеохостинге YouTube, проходят проверку на соблюдение авторских прав, на соответствие правилам сообщества, то есть внутренним правилам Сети. Если алгоритм ресурса приходит к выводу, что вы нарушили эти правила, ваш видеоролик будет заблокирован.

Могу вам сказать, что сам пострадал от этого. Я хотел разместить в своем аккаунте на YouTube видеозапись — как мы всей семьей купаем нашего новорожденного внука. Первое купание — это очень важная вещь в жизни каждого человека. Но YouTube заблокировал этот ролик.

— Ну, это все-таки частный ресурс со своими собственными частными правилами. Возьмите любое издание — оно ведь тоже не публикует все, что ему присылают.

— Это, как говорится, две большие разницы. Социальная сеть — не газета, а забор, на который мы вешаем свои объявления, плакаты, картинки, заметки. Да, владелец забора может потребовать, чтобы на нем не писали матом. Но что касается всего остального, он не может вмешиваться. Во всяком случае, не должен.

Отвечая на ваш вопрос, скажу, что понятие цензуры, которое дано в законе «О СМИ», безусловно, нуждается в корректировке. Но я прошу наших депутатов не торопиться с этим. Могу предположить, как они уточнят. Нет, если так, то лучше не надо.

— Откровенно говоря, куда больше предварительной цензуры на YouTube меня беспокоит «постцензура» в нашей стране. Далеко не все СМИ, которые чем-то насолили власти, у нас выживают. У независимых журналистов — особенно у региональной прессы — нет никакой защиты от мести чиновников.

— Знаете, здесь та же самая история, про которую писал Лев Николаевич Толстой в своем романе «Анна Каренина»: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Все несчастливые СМИ несчастливы по-своему. У всех свои проблемы, свои ахиллесовы пятки, свои счеты с властями. Какого-то универсального решения этой проблемы я не вижу.

Но то, что государство объективно заинтересовано в защите независимых СМИ, для меня совершенно очевидно. Поэтому я очень хотел бы, чтобы уважаемый Роскомнадзор в своих ежегодных публичных докладах рассказывал о том, как он защищает свободу массовой информации в нашей стране, как отстаивает права журналистов, как помогает независимым средствам массовой информации.

Сегодня, к сожалению, там ничего про это не написано. А ведь предшественник Роскомнадзора назывался Государственной инспекцией по защите свободы печати и массовой информации.

— «Парадоксальна судьба свободы печати: чем меньше ее в обществе, тем громогласнее декларируется она в конституциях и законах». Думаю, вы узнали цитату — это из вашей «Феноменологии юридического чуда». О том, как далеко можно зайти, идя по этому пути, показывают, в частности, примеры Белоруссии и Туркменистана: там тоже есть законы о СМИ, в которых тоже гарантируется свобода СМИ и запрещается цензура, а реальность еще более печальна. Во всяком случае, пока. Насколько, на ваш взгляд, велика вероятность того, что мы догоним эти страны?

— Ну, если мы будем позволять нашему законодателю и дальше ухудшать закон «О СМИ», он это сделает. А если мы будем понуждать его действовать в противоположном направлении, то, может быть, у нас что-то и получится. Во всяком случае, я помню завет Булата Шалвовича Окуджавы: «Не оставляйте стараний, маэстро». Я не знаю, маэстро мы или нет, но стараний мы не оставляем.

Туркменский закон я сейчас сходу не вспомню, а белорусский помню довольно хорошо: там намного меньше гарантий свободы массовой информации, чем в российском. От свободы массовой информации в Белоруссии, к сожалению, практически уже ничего не осталось. И уничтожалась она в том числе на основании этого закона. Российский закон гораздо либеральнее.

— Несмотря на все полученные им «пробоины»?

— Да, несмотря на все «пробоины». Хочу, кстати, напомнить слова Путина, сказанные им в середине 2000-х. Он тогда с гордостью говорил, что российский закон «О СМИ» считается одним из самых либеральных в мире. Очень бы хотелось, чтобы наш закон вернул себе этот статус. Гордиться демократическими институтами — это законная гордость. Гордиться же уничтожением свободы массовой информации не пристало никакой стране, тем более стране, называющей себя в Конституции демократическим правовым государством.