— Все наши предыдущие встречи проходили действительно в доверительной атмосфере, и разговор у нас был острый и откровенный очень, за что вам большое спасибо,— спецкор ВГТРК Евгений Поддубный был предельно или даже беспредельно корректен.

Впрочем, таких встреч, как эта, до сих пор не было, не стоит масштабировать события прошлого.

— Я чувствую, у вас так не получится, наверное: если камеры работают, каждый захочет зажечь, как обычно это складывается, когда работают телевизионные камеры,— наверное, Владимир Путин знает это по себе.

Но, видимо, борется с собой и, может, научился побеждать.

— Нет, мы будем держать себя в руках,— пообещал Евгений Поддубный, и вряд ли ему сейчас потребовалось побеждать себя, чтобы сказать это.

Хотя, с другой стороны, военкоры исписали столько километров постов в Telegram-каналах про то, что все идет не так, и про то, как должно бы идти, что лично я ждал от них особой новой искренности и честного журналистского натиска. У них ведь должно было накопиться за полтора года. У них за этим столом была совершенно уникальная возможность. Можно было спросить обо всем.

Нет, не нужно было им держать себя в руках.

Тем более что это было бы для них без преувеличения сложно и, надеюсь, просто невыносимо.

— Специальная военная операция уже идет довольно долго,— приступил Евгений Поддубный.— Меняется обстановка, меняется положение, меняются, наверное, и цели, и задачи специальной военной операции. Скажите, как они изменились и изменились ли?

— Нет, они меняются в соответствии с текущей ситуацией, но в целом, конечно, ничего мы менять не будем, и они для нас носят фундаментальный характер,— Владимир Путин начал встречу с ответа на вопрос, к которому, конечно, готовился.

Да, такого вопроса не могло не прозвучать на этой встрече.

— Здесь все очень опытные люди, особенно за последний год с лишним… Такие, как вы, которые под пулями побывали… Меняется сознание, я это знаю по себе… Не так, как вы, может быть, лазил под пулями, но еще с тех пор, когда на вертолете летал и по нему стреляли трассирующими пулями,— припомнил Владимир Путин события второй чеченской войны.— Понимаете, все это меняет сознание!

Тогда, очевидно, изменилось и его сознание.

А сейчас он, кажется, объяснял военкорам, что происходит с ними и чего им ждать от себя, а потом уж от него. И он хотел их немного обезопасить от себя в самом начале на всякий случай.

— Так а в чем смысл наших действий? — продолжал Владимир Путин.— Придется два шага сделать от центра поля. Ведь мы же настроены были и до сих пор настроены на самые добрые отношения со всеми нашими соседями после развала Советского Союза. Мы так и делаем, мы примирились с тем, что то, что произошло, то произошло, и надо с этим жить.

Тут он рассказал о том, что говорил даже и до начала своего первого президентского срока. Да можно проверить: ничего в этом рассказе принципиально не изменилось:

— И нашим западным партнерам, как я их все время называл, мы же все предложили, мы считали, что мы свои, буржуинские, мы хотим быть в этой семье так называемых цивилизованных народов. И в НАТО я удочки забросил: давайте рассмотрим эту возможность,— нас «щелк» оттуда, даже рассматривать не стали,— и ПРО давайте мы вместе сделаем…

Да, было и такое. Такое, по его представлениям, должно было случиться, например, на территории Азербайджана.

Но вместо этого партнеры предпочли раскачивать Россию.

— Мы уж и так, и так, договорились, что НАТО не будет расширяться. Предложили все! Нет. Почему? Просто слишком большая страна: такая страна в Европе, в таком месте, такая большая, с таким потенциалом, не нужна. И постепенно все пытаются распиливать! — добавил Владимир Путин.

Вот в чем проблема. Страна большая. А людей, стоит добавить, не очень много. И это тупик. Если бы в этой стране не вырос Владимир Путин.

— Украина,— говорил он теперь,— одно из направлений работы по раскачке России. По большому счету, конечно, это нужно было бы иметь в виду, когда принимались решения по развалу Советского Союза. Но тогда, видимо, рассчитывали на то, что глубинные наши отношения, они будут определяющими. Но в силу целого ряда обстоятельств — исторических, экономических, политических — ситуация пошла по другому пути… Дошли до госпереворота.

Все это Владимир Путин тоже уже, как известно, говорил. Видимо, не грех было повторить. А может, уже и грех.

— Послушайте, это же не первый госпереворот! — местами господин Путин, между прочим, все же старался не повторяться.— А Ющенко пришел к власти каким образом на Украине? Что, в результате легитимных действий? Показать, в результате чего он пришел к власти? Мы же знаем! Придумали третий тур голосования! Какой третий тур? Он не предусмотрен конституцией!

Об этом и правда много спорят до сих пор. Украинская ЦВК тогда при помощи суда, возможно, и правда взяла верх над конституцией. И никто, вообще-то, не был против.

— Это госпереворот, но он хотя бы прошел относительно мирным способом! — продолжал российский президент.— И мы же общались с ними! Я туда ездил, они приезжали к нам — пожалуйста! Нет, дошли до кровавого госпереворота. То есть стало очевидным, что никаких шансов нам не дают нормальные отношения выстроить с нашими соседями и с братским украинским народом. Ну никаких просто!

Ну что ты будешь с ними делать.

— Потом взялись,— после госпереворота они понимали, что мы не можем же просто так оставить Крым, ну не можем просто, это невозможно, это предательство было бы с нашей стороны,— тут же начались события на юго-востоке, в Донбассе. Мы вообще там пальцем не притронулись.

Да, там были наши добровольцы, но государство российское не имело к этому никакого отношения вообще — я уверяю вас в этом, ну никакого! — воскликнул президент.— Говорю совершенно откровенно, прямо и честно: вообще никакого! Нулевое!

Но как бы все-таки в этом убедиться? А никак. Для того, чтобы нам в чем-то убедиться, должны заговорить и остальные участники той истории. Но нет, они не заговорят.

Остается верить на слово человеку, который сейчас говорил с военкорами.

— В конце концов, нас, конечно, вынудили встать на защиту этих людей, просто вынудили. Девять лет! — воскликнул Владимир Путин.— И мы пытались искренне договориться о том… было трудно… договориться о том, чтобы как-то «склеить» юго-восток Украины со всей страной, но мы искренне стремились к этому! Теперь мы знаем, что наши так называемые партнеры нас просто надули, как в народе говорят! Кинули просто! И не собирались ничего выполнять, оказывается, и все дошло до сегодняшней ситуации.

Все-таки госпожа Меркель, сказав однажды об этом первой, причем, скорее всего, для того, чтобы как-то оправдаться перед мировым сообществом за двенадцать лет тесного сотрудничества с Владимиром Путиным, сделала ему этим признанием ценный подарок.

— Да еще и таких ублюдков, как Бандера, подняли на пьедестал! — продолжал президент России.— Не хотят они коммунизма — бог с ним, а кто хочет-то сегодня?! Сбрасывают основателя Украины, Ленина, с пьедесталов! Ладно, это их дело. Но на это место Бандеру ставят! Он же фашист! Я вообще удивляюсь, как человек, у которого в жилах течет еврейская кровь, который возглавляет государство Украины (имеется в виду президент Украины господин Зеленский, которого российский президент, видимо, не желал называть по имени.— А. К.), как он может поддерживать неонацистов! Я просто не понимаю этого. Когда они уничтожали просто, понимаете, уничтожали гражданское еврейское население, этого человека возвели в рамках национального героя и иже с ним подобных, и теперь с этими плакатами разгуливают! Так что то, что там происходит, конечно, нас в историческом плане никогда не устроит.

Пожалуй, что так конспективно и слаженно президент России не излагал еще своего отношения к Украине.

— Когда шел переговорный процесс, в том числе в Стамбуле, мы постоянно ставили этот вопрос. А нам задавали встречный: «А у нас нет ничего неонацистского! Чего вы от нас хотите?» Ну хотя бы, чтобы в законе ввели соответствующие ограничения!

В целом, кстати говоря, об этом тоже договорились в ходе того раунда переговоров — до того, как наши войска отошли от Киева, потому что после этого они выбросили все наши договоренности!

В принципе историческую часть вопроса можно было считать исчерпанной. То есть гора с плеч.

Он, похоже, тоже так чувствовал:

— Демилитаризация,— передохнул господин Путин.— Мы постепенно, методично этим занимаемся. На чем воюет ВСУ? Что они, Leopard производят, что ли, или Bradley, или даже не поступивший им пока на вооружение F-16? Ни шиша они не производят! ОПК скоро вообще перестанет существовать украинский. Чего они производят?! Боеприпасы им привозят, технику привозят, орудия привозят — все привозят!

В этом даже звучала, казалось, некоторая обида: а нам вот никто ничего почему-то не привозит!

— Так долго не проживешь, не протянешь,— продолжал президент России исследовать ресурс украинской армии и страны.— Так что вопрос, связанный с демилитаризацией, он, конечно, стоит очень в практическом плане. И защита людей, которые в Донбассе. Да, к сожалению, пока и обстрелы есть, и всё. Но в целом методично будем к этому идти, работать над этим, решать. И я уверен, мы решим этот вопрос.

Вывод был предсказуемый:

— Так что по большому счету никаких принципиальных изменений с точки зрения тех целей, которые мы перед собой ставили в начале операции, сегодня не произошло. Изменений нет.

За год с лишним войны вообще-то.

Когда был задан вопрос про контраступление украинской армии, Владимир Путин воспользовался даже свежей, судя по всему, докладной запиской:

— На Шахтерском направлении — с утра прямо атака. До 100 человек личного состава, четыре танка, две бронемашины…— читал он сводку.— На Времевском направлении тоже несколько танков, несколько бронемашин. Атака по нескольким направлениям. Уничтожены несколько танков, несколько бронемашин, нанесено огневое поражение по личному составу, до переднего края не дошли.

Он оторвался от сводки:

— Но в целом, конечно, это крупномасштабное наступление: на Времевском выступе начали, на Шахтерском направлении и на Запорожском,— признал господин Путин.— Оно начато именно с использования стратегических резервов и продолжается прямо сейчас: прямо сейчас, когда мы с вами здесь собрались и обсуждаем, идет бой по нескольким направлениям.

Военкоры, по-моему, не удивились. Они сами пишут об этом каждый день. Да просто постоянно.

— Что можно сказать? Ни на одном из участков противник успеха не имел. У них большие потери. Для нас, конечно, слава богу. Я сейчас не буду называть потери по личному составу — пускай Минобороны это сделает, посчитает, но там и структура потерь для них неблагоприятная. Что я имею в виду? Из всех потерь — а они приближаются к оценке, которую можно назвать катастрофической по личному составу,— у них структура этих потерь для них неблагоприятная. Потому что потери, как мы с вами знаем сегодня, могут быть санитарными…— Владимир Путин помедлил.— А могут быть безвозвратными. И обычно, сейчас боюсь ошибиться, но где-то безвозвратных потерь процентов 25, максимум 30. У них почти 50 на 50 (сейчас.— А. К.). Это первое. И второе.

Если брать безвозвратные потери — понятно, что обороняющаяся сторона меньше несет потерь,— но все-таки это соотношение один к десяти, что называется, в нашу пользу: у нас в десять раз меньше, чем потерь у вооруженных сил Украины.

Таким образом, когда ЧВК «Вагнер» брала Бахмут, было наоборот? То есть терял в десять раз больше «Вагнер»?

— Что касается бронетехники, там еще более серьезно,— продолжил Владимир Путин.— Они за это время потеряли свыше 160 танков и свыше 360 бронемашин разного типа. Это только то, что мы видим. Есть еще потери, которых мы не видим, которые наносятся высокоточным оружием большой дальности по скоплениям личного состава и техники, так что на самом деле этих потерь больше со стороны Украины. По моим подсчетам, это примерно 25, а может быть, 30 процентов от объема той техники, которая была поставлена из-за рубежа. Мне кажется, что, если они объективно посчитают, они с этим согласятся (это исключено.— А. К.).

Нет, в таких выражениях разговора про эту войну с участием верховного главнокомандующего еще не было.

Это следовало признать.

— Но наши потери… По остальным показателям, по личному составу пускай Минобороны говорит… Я сказал: танков у них свыше 160 потеряно, у нас — 54, часть из них подлежит восстановлению и ремонту.

Но 54 — это все-таки не в десять раз меньше. Хотя, возможно, господин Путин говорил исключительно про гибель людей, а не техники.

Про разрушение Каховской ГЭС господин Путин высказался осторожно. То есть он не сказал, что это была диверсия с украинской стороны, и все тут.

— Кто виновен — понятно. Украинская сторона стремилась к этому. По большому счету мы не фиксировали больших взрывов перед тем, как разрушение произошло. Во всяком случае, так мне докладывали. Но они целенаправленно HIMARS били многократно по Каховской ГЭС — вот в чем все дело! Может быть, там была у них закладка какая-то, сейчас не знаю,— пожал он плечами,— может быть, они в очередной раз чем-то добавили незначительным, и пошло разрушение.

Российский след Владимир Путин по понятным причинам не просматривал. Только сказал:

— Но, как мы понимаем, мы в этом точно не заинтересованы, потому что это тяжелые последствия для тех территорий, которые мы контролируем и которые являются российскими. Это первое. А второе. К сожалению — скажу странную вещь, но тем не менее — к сожалению, это сорвало их контрнаступление на этом направлении. К сожалению — почему? Потому что лучше бы они там наступали. Для нас лучше, потому что для них было бы совсем плохо там наступать (то есть шансов бы вообще не было.— А. К.). Но поскольку такой разлив произошел, то, соответственно, и наступление не состоялось.

Верховного главнокомандующего спросили и том, почему украинские беспилотники долетают до Кремля.

— И почему мы, начав освобождать Донбасс,— продолжил Александр Коц из «Комсомольской правды»,— теперь вынуждены эвакуировать свое население из приграничных территорий, в которые заходят уже польские наемники? Польская речь звучит на нашей территории!

Насчет беспилотников все оказалось понятно:

— Надо, да, надо соответствующим образом наладить эту работу. И конечно, было бы лучше, если бы это сделано было своевременно и на должном уровне. Но тем не менее эта работа проводится, и, повторяю еще раз, уверен: эти задачи будут решены.

С Белгородской областью тоже ясно:

— Что касается приграничных территорий, то проблема есть,— признал президент.— Связана она… в основном с желанием отвлечь наши силы и средства на эту сторону, отвести часть подразделений с тех направлений, которые считаются наиболее важными и критическими с точки зрения возможного наступления вооруженных сил Украины. Нам нет необходимости это делать, но, конечно, мы должны обезопасить наших граждан.

Вот и появилась определенность.

— Здесь о чем можно говорить? — продолжил президент.— Конечно, нужно укреплять границу, и наверняка, если кто-то из вас там работает, видите, что этот процесс идет, идет достаточно быстро, и эта задача тоже будет решена… Но возможность обстреливать нашу территорию с территории Украины, конечно, остается. И здесь несколько способов решения. Во-первых, повышение эффективности и контрбатарейной борьбы, но это не значит, что прилетов так называемых не будет на нашу территорию.

Это уж точно: не значит.

— А если это будет продолжаться, тогда мы должны будем, видимо, рассмотреть вопрос — я говорю это очень аккуратно,— чтобы создать на территории Украины какую-то санитарную зону на таком удалении, с которого невозможно было бы доставать нашу территорию.

Но это отдельный вопрос, я не говорю, что завтра мы приступим к этой работе. Это будет зависеть от того, как будет развиваться ситуация.

Этого уже полтора года ждут, например, и жители Донецка, для которых ситуация развивается уже много лет совершенно непоправимым образом.

Впрочем, похоже, Владимир Путин под развитием ситуации имел в виду, что противник может быть отброшен на безопасное расстояние и в результате своего контрнаступления.

— А в целом ни в Белгородской области и нигде никого нет (но все-таки есть, если речь о жителях.— А. К.), там и пограничники сейчас работают, и вооруженные силы,— продолжал он.— Так что, безусловно, ничего хорошего в этом нет: в принципе, можно было бы это предположить, что противник вести будет себя таким образом, и можно было бы, наверное, лучше подготовиться. Согласен. Но проблема будет решена — или так, или так, как я сказал.

Все сразу, наверное, захотели поверить.

Говоря о борьбе со вражеской агентурой на российской территории, Владимир Путин сказал то, чего очень ждали одни и не очень ждали другие:

— В целом по стране вводить какой-то особый режим, военное положение нет смысла никакого, необходимости такой нет сегодня.

Он все-таки вставил это слово: «сегодня».

Военкоры спрашивали, «как мы планируем влиять на умы детей, на умы подростков, взрослых». И сообщали новости: «Понятное дело, что Россия действительно свободная страна — у нас все свободно выражают свое мнение». Но безопасность, как следовало понимать, лучше, чем свобода.

Культовый военкор Александр Сладков из ВГТРК предупредил, что задаст четыре вопроса.

— А модератор кто у нас? — переспросил господин Путин.

— Я, Владимир Владимирович,— отозвался военкор.

И кто бы его за это упрекнул?

— Вы близко находитесь — на линии соприкосновения,— кивнул президент.

— К центрам принятия решений,— ого, господин Сладков отвечал тут, похоже, как раз за честный журналистский напор.

— Нет, близко на линии соприкосновения, и, видимо, оттуда — с украинской территории — нанюхались этого…

Может, Владимир Путин имел в виду: пороха? Но нет.

— Напились еще…— кивнул военкор.

Завязывался наконец диалог с властью.

— Да, да, да! — обрадовался и господин Путин.— Этого духа несвободы! И злоупотребляете своим положением модератора.

— Признаюсь — да! — не сдавал даже первого рубежа обороны Александр Сладков.

— Валяй! — махнул рукой господин Путин.

Вопросы оказались про ротацию мобилизованных; про то, «чтобы мы не брали скопом на контракт, а брали тех людей, которые нам нужны»; и «будут ли дальше срочники участвовать в боевых действиях»; а также «будет ли мобилизация — новая».

В общем, «закон не предусматривает конкретных сроков окончания службы для мобилизованных, но у них есть отпуска». А «исходить нужно будет прежде всего из наличия личного состава, из того, как развивается ситуация на линии соприкосновения, как идет сама специальная военная операция».

Второй вопрос господин Путин как-то пропустил. Но он и был, в общем, скорее риторическим.

Срочников, впрочем, тоже не ждет что-то особо обнадеживающее:

— В Белгородской области, Курской, на тех территориях, где вооруженные силы традиционно стоят, обеспечивают безопасность, конечно, они там присутствуют, и в случае угрозы они должны выполнять свой священный долг перед Родиной и защищать Отечество,— пояснил господин Путин.

Говоря про новую мобилизацию, он вроде бы отвлекся:

— Нам нужно туда (К Киеву.— А. К.) возвращаться или нет? Почему я такой вопрос задаю? Ясно, что у вас-то ответа на это нет — я сам только могу на него ответить (Это он отчетливо понимает.— А. К.).

Но в зависимости от того, какие цели мы перед собой ставим, мы должны решать вопросы по мобилизации. Но нет такой необходимости сегодня. Это первое.

И снова это слово «сегодня».

— И второе. То, что я скажу в конце, отвечая на ваш вопрос, я не знаю, было это где-то или нет. Мы начиная с января этого года, а фактически начали работу по заключению контрактов с контрактниками, сейчас, на данный момент времени, набрали свыше 150 тысяч, а вместе с добровольцами — 156 тысяч человек! А у нас мобилизация была 300, как мы помним! А сейчас добровольно, по своей воле люди приходят. Фактически работа началась с февраля — 156 тысяч человек, и работа-то продолжается: за прошедшую неделю подписали контракты 9,5 тысячи — за неделю! — воскликнул президент.

— Полкорпуса! — по-своему пересчитал Александр Сладков.

— 9,5 тысячи человек! В этих условиях Министерство обороны докладывает, что никакой необходимости в мобилизации, конечно, нет на сегодняшний день.

Опять говоря «на сегодняшний день», Владимир Путин, конечно, хотел обезопасить себя на тот случай, если (или когда) необходимость все же появится.

Военкор Семен Пегов счел нужным сообщить:

— Я хоть и не модератор, но рыжий и наглый, два вопроса задам.

— Но не все рыжие — наглые,— отозвался господин Путин.

Анатолий Чубайс сможет это оценить.

Вопрос был про новые армейские кадры. Где же их брать?

— До проведения СВО, конечно, как в любой государственной структуре, «паркетных» людей было очень много,— объяснял господин Путин.— Началась специальная военная операция, и очень быстро начали понимать, что «паркетные» генералы,— а таких в любой армии мира в условиях мирного времени более чем достаточно везде,— они, мягко говоря, неэффективны.

То есть все же были такие до начала СВО.

— И наоборот, начали появляться люди, которые вроде бы сидели в тени — их не видно было, не слышно, а оказалось, что они очень эффективные и очень нужные. К огромному сожалению, такие люди первыми уходят из жизни, потому что они себя не жалеют, вот беда в чем,— рассказал Владимир Путин.

То есть все же появились и такие после начала СВО.

И Владимир Путин рассказал о своем разговоре с таким человеком:

— Самый хороший пример — это последний. Вы знаете, я вчера в госпитале был, ребятам вручал ордена, и этому командиру, который командовал, хорошо командовал на месте в ходе боевых действий, вручал Звезду Героя. Когда я с ним еще по телефону разговаривал, это был самый откровенный разговор, потому что парня привезли прямо с поля боя в госпиталь, еще ничего не сделали ему — ни операцию не сделали, ничего, ноги обезболили только, потому что два ранения, а одно ранение задело берцовую кость…

Этот разговор, похоже, произвел сильное впечатление на верховного главнокомандующего:

— Я вчера об этом вспоминал — это, мне кажется, важно, поэтому я еще раз скажу. Я у него спрашиваю: «Слушайте, Юрий Юрьевич, мне сказали, что вы погибли». Он говорит: «Товарищ верховный главнокомандующий, я жив. Нет, не погиб, я жив». Я говорю: «Я вижу, что вы живы, теперь. Но мне сказали, что потом вас солдаты вынесли с поля боя». Он говорит: «Нет, я сам их выносил». Я говорю: «Как это? С ранением?» Он говорит: «Да, два ранения, оба в ногу». Вчера мне пояснил: первое – пулевое, а второе от осколка, но уже когда они выходили совсем, получил второе ранение. Кстати, я говорю: «А вы давно служите?» Он говорит: «Восемь лет». Я говорю: «А сколько вам лет?» — «Двадцать четыре». Я говорю: «Подожди, это во сколько вы?». Он говорит: «С восемнадцати». Я говорю: «Тогда шесть». Он говорит: «Извините, волнуюсь, ошибся».

Ведь парня-то, мы помним, привезли прямо с поля боя. В таком состоянии, что не на шесть можно было ошибиться, а на двести.

— Я говорю: «Да, понятно. Вы — младший лейтенант»,— продолжил президент. — Он: «Да». «Командуете ротой?» — «Да». Знаете, я вчера это вспоминал и сейчас: «Расскажите, как бой шел?» — «Сначала артподготовка — никто не дрогнул, все остались на месте, потом танки пошли». Я говорю: «Ничего личный состав?» — «Все на месте, все приняли бой, за ними — бронемашины и пехота»,— продолжал Владимир Путин.

Мне казалось, понятно, к чему идет дело.

— Я его спрашиваю: «А вы командуете ротой, младший лейтенант? Я так понимаю, что в недавнем прошлом вы были сержантом». Он говорит: «Да». Кстати говоря, сержанты сейчас очень хорошо воюют: за этот год с небольшим подросла эта прослойка младших командиров, и хорошо воюют. Он был сержантом. Я говорю: «А вы сейчас младший лейтенант?» — «Да». Я ему говорю: «Я вам присваиваю звание старшего лейтенанта». Я вчера ему сказал: «Надо ехать на учебу!»

Будет генералом то есть.

Семен Пегов, кроме того, сказал, что военным не платят обещанное за подбитые танки и самолеты.

— Да, действительно,— кивнул господин Путин, — там, я уж точно не помню, но, по-моему, за самолет — 300 тысяч, за танк – 100 тысяч должны выплачивать дополнительно. То, что не выплачивают, это неожиданно для меня… Я не оспариваю то, что вы сказали, исхожу из того, что так и есть. Обязательно к этому вернусь прямо сегодня в разговоре с министерством обороны. Обязательно, сто процентов.

Надо сказать, что Владимир Путин в разговоре с военкорами чаще был на стороне военных, а не военкоров. Так, Илья Ушенин из телекомпании НТВ заговорил о том, что «страны НАТО постоянно наши “красные линии” как-то сдвигают, пересекают их. Мы выражаем какие-то озабоченности, постоянно говорим о недопустимости этих действий, но каких-то реальных ответов нет. Мы, получается, и дальше будем сдвигать “красную линию?”»

— Послушайте,— резко отозвался господин Путин,— а само проведение специальной военной операции — это разве не ответ на преодоление этих линий? Мы много раз говорили: «Не надо этого делать, не надо. Давайте будем делать так — мы готовы к переговорам». В конечном итоге они нас подвигли к тому, чтобы войну, которую они начали в 2014 году, мы попытались прекратить вооруженным способом. Они нам говорят: «Вот вы начали войну, вот Путин — агрессор». Нет, это они агрессоры, они начали эту войну, а мы пытаемся ее прекратить, но вынуждены делать это с помощью вооруженных сил. Но разве это не ответ на преодоление каких-то красных линий»? А фактическое уничтожение штаб-квартиры Главного управления разведки вооруженных сил Украины под Киевом, это в Киеве практически, разве это не ответ?! Ответ.

Он хотел перейти к следующему вопросу, но сам и не удержался:

— Мы и дальше будем избирательно работать, не будем делать так, как эти придурки: лупят по гражданским объектам, по жилым кварталам! Конечно, мы этого делать не будем. Мы избирательно будем продолжать отвечать.

Тема вступления Украины в НАТО — едва ли не самая болезненная для господина Путина.

— Мало того что обманули всех подряд в том, что НАТО не будет расширяться на восток, но наши исторические территории с населением русскоговорящим — в НАТО! Не оборзели, нет?! Полностью! Знают, что создают угрозу для нас. Нет, целенаправленно действуют при всех наших попытках наладить нормальные отношения!

И у него, конечно, личный счет к товарищу Ленину.

— Почему-то Владимир Ильич решил отдать все Причерноморье! С какого перепуга? Чисто исторически — русские земли. Конечно, там ничего подобного не было, связанного с Украиной, потому что не было ничего. Фактически, реально Украина возникла в 1922 году, и закрепляли в конституции. Передали огромные российские территории туда — просто так. Причем я уже говорил как-то, я бумажки читал из архива и письма: приняли решение сначала, по-моему, на съезде или на политбюро, что, скажем, как она называлась, Криворожская, по-моему?

— Донецкая,— сказал кто-то.

— Донецкая Республика, да, что она должна быть в составе РСФСР! Потом приехали большевики с тех территорий и говорят: «Что же вы нас оставляете с одними мужиками?» То есть с крестьянами, которые считались мелкобуржуазным элементом. Опять вернулись к тому, куда передать Донбасс, Криворожскую эту республику. Приехали люди из Донбасса, говорят: «Как же так, все уже решено, что мы в России!» «Матушка Россия» они писали. Ленин им говорит: «Надо перерешать». Единолично взяли, перерешали!

Владимир Путин не на шутку распалился:

— Вообще с ума сошли, что ли?! Кто спросил у людей вообще? Было бы какое-то голосование, плебисцит? Что это такое?! Ладно, хорошо, передали туда, а потом взяли, отделили. Не знаю, по-моему, в истории такого не бывало никогда!

И не такое бывало. И такое в ней бывало, чего никогда не бывало.

Ладно, мы готовы жить в такой парадигме. Но еще начали «анти-Россию» там создавать, угрозы начали создавать! И люди не хотят там жить, к нам тянутся. Что нам бросить, что ли, людей?

Уж не оправдывался ли он?

Нет, не оправдывался.

Вопросы о частных военных компаниях — это были вопросы, конечно, о ЧВК «Вагнер»:

— Частные военные компании, которые вроде де-юре у нас даже запрещены, их вроде как и нет, но при этом де-факто на фронте они присутствуют. Как избавиться от этого юридического или правового вакуума для того, чтобы вернуть их в правовое поле?

Евгений Пригожин не одобрил бы такую постановку вопроса. Нет, не одобрил бы.

— Здесь вы правы абсолютно,— одобрил ее господин Путин.— Я попросил и депутатов Государственной думы, и Министерство обороны все привести в соответствие со здравым смыслом, со сложившейся практикой и законом. Мы, безусловно, не должны ставить людей в какое-то ложное положение. Во-первых, все, кто бы ни был и в каком бы качестве ни оказался на переднем крае, они все — защитники Отечества, и Родина должна им полноценно ответить на их готовность рисковать своей жизнью или отдавать свою жизнь за Родину. Все должны быть в равном положении. Но для этого, конечно, нужно внести соответствующие изменения в закон. Сейчас над этим работают. Насколько я знаю, Министерство обороны сейчас заключает контракты со всеми желающими продолжить службу в зоне специальной военной операции. Только таким образом можно обеспечить социальные гарантии, потому что, если нет контракта с государством, если нет контракта с Министерством обороны, не возникает и правовых оснований для социальных гарантий со стороны государства. Нужно это сделать, и сделать как можно быстрее.

ЧВК не относится к добровольным объединениям, так что ей, видимо, не нужен этот контракт. Такая, видимо, логика.

А некоторые вопросы военкоров должны были, очевидно, вызывать гордость за них у представителей Министерства обороны. Например, такой.

— Рано или поздно контрнаступление Украины захлебнется, вернее, наши ребята героическими усилиями заставят его захлебнуться,— констатировал Дмитрий Кулько.— Но очевидно, что какие бы потери ни понесла Украина, западные страны продолжат поставлять вооружения!

В этих словах звучала искренняя горечь.

— Ну, здесь вопрос,— не согласился господин Путин.

— В любом случае вопрос — что дальше? Мы будем готовиться отражать новое наступление или сами пойдем вперед? — атаковал Дмитрий Кулько.— А в таком случае — насколько далеко мы готовы пойти в этот раз — до наших новых границ России или так далеко, как получится?

Вот и высказался человек. Это был тот редкий случай, когда вопрос важнее ответа.

— Дмитрий Александрович, я это могу сказать только с глазу на глаз,— сообщил российский президент.— Ну а вообще, все будет зависеть от потенциалов, которые сложатся на момент окончания этого так называемого контрнаступления. Это ключевой вопрос.

Это и правда главное для него. Все, он считает, должно решиться на фронте, и скоро. Вот в чем, возможно, главный вывод изо всей этой встречи.

Использование снарядов с обедненным ураном – еще одна тема.

— Украинская армия, сейчас больше, наверное, 5–6 тыс. крупнокалиберных снарядов тратит, 155 миллиметров. А в Соединенных Штатах производят в месяц 15 тыс. 15 тыс. в месяц всего производят в США, а армия Украины 5–6 тыс. в сутки тратит. В США предполагают увеличить… Сначала говорили — до 75 тыс., сейчас вроде чуть побольше, не знаю, где-то 75 тыс. в следующем году, в конце следующего года. Но если будут тратить по 5–6 тыс…

Владимир Путин сочувственно покачал головой.

— У них просто нет снарядов, а с обедненным ураном есть, и на складах есть! Видимо, решили подать вот это — то, что есть пока. Потому что со складов-то все выгребли, осталось только в Южной Корее и в Израиле, но не израильское и не южнокорейское, а именно как американская собственность. Они могут забрать оттуда и подать сюда. Но и это скоро закончится. А с обедненным ураном, видимо, на складах есть. Самое простое. Потому что расширить производство — это себе дороже. Они заставляют европейцев расширить производство в Чехии, еще где-то. Но все-таки, как бы там ни было, там же парламенты есть. Ну построили новый завод, а дальше что? Куда его девать-то? А там тоже проблемы и в здравоохранении, и транспорте, и образовании — там много проблем, а их заставляют завод построить по боеприпасам. А дальше что с этим делать?

Говоря о вероятности очередного продления «зерновой сделки», Владимир Путин дал понять, что Россия, скорее всего, выйдет из нее.

Тема переговоров не сказать чтобы не интересует господина Путина:

— У европейцев свой подход, у американцев — свой подход. Там у них, знаете, как в анекдоте все — между европейцами и американцами. Пункт первый: американцы всегда правы. Пункт второй: если американцы не правы, смотри пункт первый. Поэтому там особенно разговаривать-то не с кем. Но в целом западный подход такой, что нужно придерживаться интересов Украины, мы знаем. Но интересы Украины — там пункт третий: если интересы Украины расходятся с пунктом вторым, смотри пункт первый, потому что в конечном итоге это интересы США.

Казалось, российский президент уже сам начинает изнемогать от этой бесконечной встречи. Но ничего подобного в конце концов и правда не было, а должно было бы быть.

И вот когда все закончилось и трансляция прекратилась, как раз все и началось. И продолжалось еще минут 50.

Впрочем, вопросы были, так сказать, уже технического характера. О том, как поддержать ребят, кустарно делающих беспилотники, очень уж они хороши (ребята прежде всего). Кто-то — о вечной нехватке боекомплекта.

На самом деле все сколько-нибудь принципиальное было сказано в открытой части встречи. И это, можно даже сказать, даже редкость.

Как и сама эта встреча.