— Максим Адольфович, вы пишете, что «история с Беркович и Петрийчук, с увольнением блестящего Могучего и давлением на великого Додина, — это не то, что вызывает гордость за страну». При этом вас действительно трудно заподозрить в недостатке патриотизма.
Политика запретов никогда не приводила к ожидаемым результатам. При нынешнем медийном поле, когда все перекрыть все равно невозможно, запреты только подхлестывают интерес к объекту или субъекту. Даже если государство или конкретные службы преследуют конкретную цель, скажем, урезонить того или иного деятеля или показать обществу, что он предстает явлением вредным, внимание к нему растет. Приведу пример — на спектакль с Козловским после недавнего скандала уже проданы все билеты. Наверное, их бы и так раскупили — театр все-таки популярный, но история с переносом, потом возращением постановки явно ускорила процесс. То есть, если даже некие фигуры вызывают в итоге у части общества отторжение, сама методология запрета не работает.
— Но призывы к «культурной спецоперации» все равно звучат…
— Общество способно разобраться само, что ему потреблять, что оно считает опасным, вредным и деструктивным. Но чтобы народ в этом разобрался, нужны усилия иного плана. Воспитательная функция из образования, к сожалению, совершенно ушла. Сейчас ее пытаются вернуть, но этого не сделать за один-два года. И воспитание не должно сводиться к карикатурным формам, какие были в прошлом: с мытьем посуды в столовой, идиотскими зарницами и поездками на картошку.
— Быть патриотом и выступать за свободу творчества — вещи совместимые, на ваш взгляд?
— Как человека, находящегося под санкциями 29 стран, меня трудно заподозрить в сочувствии к Козловскому или Беркович. Но я абсолютно убежден, что в противовес тьме мы должны строить свободную страну. И наказывать реальных преступников — жуликов, казнокрадов, коррупционеров, воров в законе, а не сводить счеты с артистами и вычеркивать имена режиссеров с афиш. Это мы все проходили в советское время в СССР, в плане долговечности Союзу это не сослужило добрую службу. Я понимаю это, потому что идет спецоперация и наших людей убивают; но люди гибнут не за то, что в России возобновился мрак цензуры, а за то, чтобы русские люди, жившие при украинской власти, получили право выбора. Я, например, доволен, что в Крыму украинский язык остался одним из государственных. Мудрейшее решение. Язык не может быть источником никакой идеологии! На украинском написаны выдающиеся произведения. Начиная бороться с языком, мы рискуем начать действовать теми методами, против которых выступаем.
— Мы знаем, что слово «война» не рекомендовано применять в отношении спецоперации, а распространяется ли этот запрет на художественные тексты? Скажем, проводятся вечера «военной поэзии», в стихотворениях донецкой тематики слово «война» звучит постоянно. Означает ли это, что в поэтической реальности свои законы?
— Создание таких комиссий — порочный путь. В этой связи вспоминается Грибоедов: «А судьи кто?» Если мы посмотрим, кто за последние 23 года что говорил о российской власти, то можно просто всех пересажать, начиная от крайних патриотов, коммунистов и заканчивая сторонниками Касьянова и Явлинского.
Несомненно, какие-то правила игры должны быть выработаны, но законы, принимаемые сейчас, вызывают много вопросов. Их создатели руководствуются, видимо, некими высокими нравственными целями, но, когда начинается правоприменение, случаются казусы и глупости. Вспомним хотя бы Всеволода Чаплина, который требовал проверить на педофилию произведения Набокова и Маркеса.
Мы много говорим о «культуре отмены» как части стратегии борьбы Западного мира с Россией, но давайте мы сами себя не будем отменять. Запрещая что-то у себя, мы даем нашим противникам фору. В искусстве должна быть свободная конкуренция. Неправильно, когда все лестницы книжных магазинов были заставлены одними нынешними писателями-иноагентами, а патриотов не пускали в книготорговые сети. Но и если сделать наоборот, развитию культуры это не послужит. Если в результате искусственных ограничений торжествует какая-то одна из позиций, назовем ее условно патриотической (славянофильской) или либеральной (западнической), — это плохо. Главное, чтобы теперь мы в запале праведной борьбы не уничтожили сами себя.
