Сегодня мы беседуем с Людмилой Ермаковой, журналистом ТАСС, ветераном труда, председателем Ассоциации журналистов-ветеранов ТАСС:
– Людмила Сергеевна, мне кажется, что самое страшное, что может случиться, это война. Те, кто воевали, с лихвой насмотрелись на все её ужасы – гибель однополчан, разрывы бомб, танковые атаки, раненные в госпиталях… Кто-то участвовал в масштабной эвакуации производств, воссоздаваемых подчас в открытом поле с нуля за Уралом. Отдельной темой была эвакуация мирных граждан и, особенно, детей в Среднюю Азию и Сибирь. Как вспоминаете это время?
– Несмотря на ранний возраст, а мне к моменту нападения фашистской Германии не исполнилось и трех лет, детская память всё же сохранила разрозненные воспоминания о тех суровых днях. К сожалению, мои воспоминания очень отрывочны. Эвакуировались мы с мамой и моей старшей сестрой, которая училась в 9 классе. Но я чётко понимала, что это была война, было особое время, было страшно… Когда я выросла, стала спрашивать маму, действительно ли моя детская память всё сохранила точно. Мама подтвердила, что всё так и было на самом деле.
Нас эвакуировали из Москвы под Томск. Мой папа был деканом химического факультета Института подготовки красных командиров. В связи с масштабной индустриализацией нужны были квалифицированные инженерные кадры, директора-технологи, причём обучать их нужно было достаточно оперативно. В начале войны папе, коммунисту ленинского призыва, дали поручение от Наркомата государственного контроля эвакуировать химические заводы из Москвы и западных областей за Урал. Станкостроительные и механические заводы можно было достаточно оперативно возвести хоть в чистом поле, а по ходу возводить стены цехов. А химический завод – это более сложная производственная инфраструктура со множеством труб, колб, ёмкостей с опасными реагентами, особыми требованиями к технологическому процессу и температурному режиму для проведения реакции… Их без крыши над головой не поставишь, а без них невозможно было организовать производство снарядов, мин, пуль, да и металла для танков и самолетов. Химики наравне с Красной Армией ковали нашу общую Победу.
Старшую сестру, которая должна была пойти в девятый класс, оставили в интернате в Томске, где школьники из эвакуированных семей продолжали учёбу. Представляете, идёт война, наша армия отступает, а государство думает о том, что ребята должны учиться, значит, думает о будущем и верит в победу.
Нам повезло – мы с мамой попали в совхоз под Томском. Мужчин совсем не осталось, руководила всем его завхоз Елизавета Петровна. Она носила чёрную повязку, так как потеряла глаз ещё до войны. А мы, дети, относились к ней как к пострадавшей героине войны, и слушались её как командира,тем более, что она сама управляла лошадью, запряжённой в телегу – такой был тогда транспорт. Елизавета Петровна собрала всех эвакуированных женщин и сказала, что есть поля и огороды, с которых надо собрать урожай для города и госпиталей, а остатками кормить свои семьи. Работать неопытные горожанки начинали с самого раннего утра, а заканчивали к темноте. Жили мы в больших бараках, и когда мамы уходили на работу, мы были обязаны навести порядок, помыть полы. Это была наша обязанность, к которой старшие относились очень строго.
Помню, как однажды всю детвору пригласили в один барак. Там на койках лежали еле живые люди. Нам объяснили, что это артисты театра оперетты из блокадного Ленинграда, и сказали, что мы теперь за них отвечаем. Помогайте их кормить, умывать, давайте вовремя лекарства, одним словом, вы должны их выходить. Если не сделаете этого и они умрут, то виноватыми будете вы. Даже будучи малолетками, мы совершенно по-взрослому поняли, какая на нас возложена ответственность. Убравшись в своих бараках, мы заступали на вахту у ленинградцев и не только ухаживали за изможденными людьми, но и старались их развлечь – читали им стихи, пели песни, которым научили нас дома, в детских садах. Скажу честно, мы собой гордились.
Признаюсь, именно там случилась моя первая в жизни любовь. Ко мне приходил мальчик из соседнего барака по имени Марик, у которого была интересная игра на картонках. До дверного звонка ему было не дотянуться, и он дожидался, пока кто-то из взрослых поможет открыть тяжёлую дверь. Если мы были свободны после всяких заданий, играли с ним. Старший брат Марика дразнил нас «жених и невеста». Мы не знали, что это такое, но почему-то очень смущались.
Для меня остаётся удивительным, что многое связанное с войной, вполне укладывалось в сознании ребёнка. К примеру, мы не знали, что означает слово «эвакуация», но мы в неё играли. Мы изображали, как пробирались с вещами и корзинками по платформе, грузились в вагоны и теплушки, суетились матери, плакали младенцы… Подсознательно понимали, что происходит что-то страшное, что к нам пришла большая беда – в наши дома пришёл немец и мы уезжаем от врага. Мы воображали, что ждём письма с фронта от папы, старшего брата.Эти события навсегда врезались в память, видимо потому, что всё вокруг – настроение взрослых, все разговоры, сам дух тех дней – были пропитаны войной и тревоги старших передались нам.
Однажды неожиданно к нам заехал друг и коллега папы, который находился в командировке, курируя эвакуированные заводы недалеко от Томска. И мама, соскучившись по родному дому, волнуясь за другую мою сестру, которая, окончив в 41-м десятилетку, служила в ополчении под Москвой, стала просить его оформить нам пропуск, чтобы мы могли вернуться в Москву. Он отговаривал: столица голодная, тёмная, в светомаскировке, транспорт практически не ходит. Однако мама настояла, и мы уехали домой в 1942 году.
Хорошо помню тёмно-синие шторы из плотной бумаги на окнах, которые утром поднимали, а к вечеру опускали. Я всегда внимательно смотрела, чтобы не было щёлки и на улицу не попадал даже маленький лучик света. Иначе немцы увидят и могут разбомбить наш дом.
Самое страшное, что у меня осталось в памяти о конце войны и послевоенном периоде, – это инвалиды без ног, которые ездили по улицам на сколоченных из досочек, поставленных на подшипники «плаформочках», отталкиваясь от асфальта деревянными чушками… Рассказывали, что со временем, занимаясь «лакировкой» истории, их практически всех вывезли из столицы, чтобы они не омрачали послевоенную картину.
Сам День Победы я не помню, но чётко вижу, как дома мы раздвинули занавески, подняли маскировку и увидели, что тёмное небо осветили множество прожекторов. Зрелище праздничного салюта было поразительным!
–А почему вы остановили свой выбор на журналистике?
–Школу я окончила в 1956 году. Аккуратность и ответственность прививались нам с детства. Мой приход в профессию совпал с прекрасным периодом нашей истории –оттепелью. Пришла, как казалось, открытость миру, определённая гласность, упал «железный занавес». Произошли значимые события – полёт Юрия Гагарина, научные достижения, поэты на стадионах.
Молодёжь, почувствовав перемены, просто ринулась в журналистику, желая сказать свободное, честное слово. На журфак МГУ был тогда самый высокий конкурс при поступлении. Нас прельщала возможность быть на передовой новых замечательных событий. Я сделала свой осознанный выбор и не прогадала. Отдала своей профессии уже 64 года. оттепелью. Пришла, как казалось, открытость миру, определённая гласность, упал «железный занавес». Произошли значимые события – полёт Юрия Гагарина, научные достижения, поэты на стадионах.
Беседовал Дмитрий Сурмило