Несколько дней назад я был в доме, аналогов которому не существует ни у нас в стране, ни в мире. Это дом-музей всего одного журналиста – Василия Михайловича Пескова в Воронежском заповеднике. Там же этому великому журналисту установлен и памятник. Вы можете вспомнить, где еще установлен памятник журналисту?
К счастью, мы были хорошо знакомы. К счастью, работали вместе в одно время и в одной газете – “Комсомольской правде”. И вот в сопровождении директора этого замечательного музея Натальи Хлызовой я бродил по комнатам с экспонатами и вспоминал, вспоминал, вспоминал…
Я вспоминал наш знаменитый шестой этаж “Комсомолки” на улице Правды, которого уже нет, увы, сгорел в огне пожара. Вроде бы теперь это погибшее здание хотят отремонтировать и открыть там отель. Хорошо бы кому-нибудь из могущественных людей пришла в голову мысль сделать на шестом этаже этого отеля музей той самой “Комсомольской правды” с мемориальными комнатами Валерия Аграновского, Геннадия Бочарова, Ярослава Голованова, Василия Пескова, Юрия Роста, Инны Руденко, Юрия Щекочихина – великих журналистов, прекрасно писавших на чистом русском языке.
…Я вспоминал, как мы подружились с Песковым. В восемьдесят восьмом году я был назначен корреспондентом “Комсомолки” в Индии. В моем кармане уже лежал авиабилет в Нью-Дели, когда пришла телеграмма из Нижнего Тагила: умер папа. Я шел по коридору шестого этажа, ничего не замечая вокруг. Не увидел, но почувствовал, что кто-то взял меня за локоть и прислонил к стене. Это был Песков. В своей традиционной кепке, в куртке. Он наклонился ко мне и тихим хриплым голосом сказал: “Юра, я знаю, у тебя горе. Ну, тут ничего не поделаешь, все мы смертны. Скажи, сколько тебе нужно денег, я дам”. Он был первым, кто предложил мне помощь.
Несколько лет спустя он приехал в Индию. Мы путешествовали с ним в Агре, Джайпуре, Амбере и в конце концов добрались до предгорья Гималаев. В маленьком городке Нью-Кастл в долине Кулу нас поселили в просторной комнате с прекрасным видом на гималайские вершины. И вот однажды глубоким вечером, устав от похода по горным тропам, мы улеглись в наши постели, укрывшись огромными пуховыми одеялами (индийские отели не отапливаются, а в горах прохладно). Тем не менее Песков попросил меня открыть окно. “Вот увидишь, – сказал он, – к нам обязательно зайдет облако, и мы с тобой уснем как младенцы”. Окно я послушно открыл, и облако к нам действительно зашло. Утром. А вот ночного сна младенцев у нас не было. Всю ночь мы говорили. О чем?
Василий Михайлович рассказывал, почему он верит Дарвину и не верит в божественное происхождение человека и Вселенной. Говорил о речке своего детства Усманке. О своих родителях…
К утру мы уже согласились с тем, что если кто-то захочет лишить нас Родины, то этот кто-то для начала должен без стука войти в наш дом и навести там свой порядок; потом по своему усмотрению “облагородить” пейзаж нашего детства; затем обратить внимание на наш родной язык и строго “усовершенствовать” его лексику, фонетику, орфографию и пунктуацию. Поскольку дом, пейзаж и язык – это и есть наша Родина и наша душа, без которой мы мертвы.
Я до сих пор в подробностях помню ту бессонную ночь в Гималаях. Помню, как сердце мое то и дело сжималось и от радости, и от сожаления. От радости – потому что я чувствовал, что мы с Песковым единомышленники. От сожаления – поскольку вот такого откровенного и важного разговора у меня так и не случилось с отцом: он ушел слишком рано, а я слишком поздно повзрослел…
Хорошо, что теперь у нас есть дом Пескова, в который каждый может войти и побыть там.
Дом с открытым окном.
