На свои предыдущие публикации в «МК» о нынешнем упадке родного языка и вытеснении его из обихода я получил многочисленные отклики. Однако русский язык используется не только в России. Нравится это кому-то или нет, но он продолжает оставаться разговорным и деловым языком на послесоветском пространстве. И уже, в свою очередь, его употребление в нынешних независимых республиках влияет на то, как мы говорим в РФ. Более того, условия использования его на просторах СНГ является четким маркером текущей политики в странах-лимитрофах, их отношения к своему прошлому и будущих тенденций.
Проблема русского языка в ближнем зарубежье состоит из нескольких составляющих. Первое — это топонимика. У нас, в силу отсутствия исторической памяти и того, что нынешняя РФ признана наследницей РСФСР и СССР, а не исторической России, эта часть культурного наследия находится в полном загоне. Что при Ельцине, что при Путине проблема табуируется, недавний прорыв в крошечной Тарусе вызвал разноречивые отклики, и желающих следовать примеру жителей городка не наблюдается.
Напротив, во всех четырнадцати странах, образовавшихся из обломков Советского Союза, топонимическому вопросу уделяется первостепенное внимание, и неважно, идет ли речь о прозападной Украине или о тоталитарной Туркмении, — решения о переименовании принимаются везде.
Благо, если бы речь шла о советско-коммунистическом наследии, наподобие Жданова или Ленинабада. Однако вытесняются и исконно русские названия. Началось все в Казахстане еще в октябре далекого теперь 1991 года: безо всяких объяснений и дискуссий, без просьб жителей старинный русский город Гурьев был назван Атырау. Затем был уничтожен старинный Семипалатинск — под нелепым предлогом ассоциирования в умах иностранцев с известным полигоном. Напомню, что у казахов в силу их кочевого образа жизни городов не имелось. Я не отрицаю права казахстанских властей называть города на своей территории как им заблагорассудится, но точно так же внутри оставшейся России мы имеем полное право называть эти города их историческими именами. Почему молчит правительство? И где голос общественности?
В 1992 году было сделано смелое географическое открытие: оказывается, Средней Азии не существует! Ее предложили называть Центральной Азией. Так была поломана давняя русская традиция, согласно которой Средняя Азия — это район между Каспием и Тянь-Шанем, Центральная же Азия располагается на территории Монголии, Синьцзяна, Джунгарии. Причина понятна: для людей, пришедших к власти в регионе, «средний» звучит как «посредственный», а «центральный» — льстит их самолюбию. Но почему мы должны быть заложниками слабого знания русского? Точно так же старинный и всем понятный термин «Закавказье» исчез, уступив место невыразительному «Южному Кавказу».
Я спрашивал у журналистов, ученых, политиков: почему они так легко сдали Среднюю Азию и Закавказье? Пряча глаза, обычно что-то бубнят про нежелание ссориться, необходимость понимать чувства прежде угнетенных народов, и вообще, это такая ерунда — Закавказье или Южный Кавказ!
Другим проявлением комплексов неполноценности стало шизоидное настаивание на «стане»: Туркмения превратилась в Туркменистан, Киргизия — в Кыргызстан (в которой оказались некие «кыргызы» взамен бывших киргизов), да и у нас, в РФ, исчезли Татария и Башкирия. Это была милая особенность русского, то разнообразие, которое делает любой язык богаче и интереснее: какие-то восточные страны — со «станом», а какие-то — нет. В «-ия» не было ничего обидного или оскорбительного. И опять — местные царьки навязали уродливые названия, не согласующиеся с русским языком, а в Москве их безоговорочно приняли! Так же, как Молдову — Молдавию и Тыву — Туву.
Этот принципиальный момент очень важно понять: название страны, народа, города в других языках может звучать не так, как на родном. В этом и заключаются разнообразие и мультикультурность. Мне, например, очень нравится, что Москва превращается в Москоу, Москау, Моску в других языках, что нет однообразной до одурения «Москвы». Почему же казахи требуют писать «Алматы», тогда как сами пишут «Мескеу»? Не цинизм ли это? И зачем нам тогда станция метро «Алма-Атинская»?..
Недавняя война в Карабахе напомнила и о топонимике. Оказалось, что Апшеронский полуостров стал Абшеронским, Мингечаур — Мингечевиром, Казахский район — Газахским и т.д. Опять-таки никакая инстанция в Москве не давала им новых названий — просто российские СМИ по умолчанию выполняют указания из Баку. А трусливые ученые-филологи, прекрасно понимающие весь идиотизм ситуации, молчат.
Кроме того, события в Белоруссии обновили спор о том, как называть страну. Казалось бы, нет никакой проблемы: в белорусском языке она Беларусь, в русском — Белоруссия. Но натиск национал-озабоченных идиотов сделал свое дело. Уже известное СМИ публично капитулировало перед ними, объявив, что отныне его авторы вольны писать названия стран как им вздумается. Я только не понял, можно ли в «Медузе» писать «карова» и «малако», если так нравится и кажется политкорректным? А один старый дурак заявил в Фейсбуке, что отныне и навсегда он зарекается писать «Белоруссия», а будет писать «Беларусь», дабы выразить свою солидарность с восставшим народом.
Во-вторых, помимо топонимики на русский язык влияет его повседневное использование в соседних странах. Яркий пример тому — Украина. Поскольку на него воздействуют нормы украинского языка, равно как и польского, результат не замедлил сказаться. Например, в «украинском русском» «срок» вытеснен «каденцией», что переходит и в «русский русский» — вместе со множеством иных латинизмов, таких, как «аматоры» вместо «любители».
Кроме того, близость к Западу сказывается в ускоренном заимствовании англицизмов — например, «копы» стали вполне медийным словом на Украине, но в последние год-два они проникают и в российские СМИ, благо границ не существует. По-моему, это очевидный позор, когда даже назвать полицейских нельзя, чтобы не прибегнуть к словечку, услышанному в голливудских фильмах! Неужели по-русски, да и по-украински нельзя подобрать подходящего понятия? Ну и, конечно, на Украине запретили «цыган», перейдя на общеевропейских «ромов». Интересно — а сами украинские цыгане что думают по этому поводу?
Зеленский, придя к власти, переименовал свою администрацию в «офис», подобно папуасу, верящему в волшебную силу слов белых людей. Понятно, что хотя он и мастер разговорного жанра, но ни в украинском, ни в русском языке ничего не понимает, иначе бы не было этого постыдного казуса с офисом. Его мотивация ясна: белые господа в лондонах и вашингтонах называют свои учреждения «офисами» — если мы будем им слепо следовать, то и у нас будет так же хорошо, как у них. Но зачем российские СМИ пишут об «офисе» Зеленского, когда это администрация или аппарат? Мы же не говорим «начальник офиса Белого дома» про администрацию американского президента. Хотя, вероятно, скоро начнем, раз уж сдаем одну позицию за другой.
Про замену «на» на «в» касательно Украины я уже молчу. То, что являлось обычным разнообразием языкового порядка, усилиями сумасшедших националистов превратилось в страшное лингвистическое преступление, наказание за которое внедряется и у нас. События в Белоруссии вводят еще одно словечко в русский язык: в Минске вместо забастовки усиленно насаждается английский «страйк» — мол, мы же движемся на Запад, зачем нам лапотная «забастовка»?..
Русский язык в бывших республиках СССР стал дважды заложником — с одной стороны, продуманной государственной политики, нацеленной на его вытеснение и маргинализацию, подчеркивание вторичного статуса в нынешней ситуации, с другой — его вульгаризации и превращения в «суржик» в условиях отсутствия контролирующего и нормативного центра, когда неграмотные массы калечат его всяк на свой манер. В итоге различные варианты «белорусского русского», «молдавского русского» и т.д. влияют на корневой язык.
Какова же политика российских властей в этой ситуации? С одной стороны, она страусиная: голова глубоко погружена в песок, нет никакой активной и внятной стратегии. С другой — идет имитация бурной деятельности, о чем несколько позже.
Понятно, что если внутри страны руководству глубоко наплевать на то, что происходит с русским языком, то вовне оно и подавно не будет им заниматься. Чтобы понять причины подобного отношения, следует разобраться в том, кто и как принимает решения и выстраивает приоритеты, — в противном случае наши негодования так и останутся пустым звуком.
Современная российская «элита» глубоко денационализирована. Как бы ее представители ни объявляли себя патриотами, все прекрасно знают, что их интересы сосредоточены «там», где у них недвижимость, финансовые активы, куда они отправляют учиться своих чад с тайной или открытой надеждой, что те никогда в Россию не вернутся, будут «там» жить и делать карьеру. В этом смысле правящая верхушка ничем не отличается от своих критиков. И те и другие рассматривают РФ сугубо как кормовую территорию, и если они не уважают проживающих тут людей, то с чего они станут уважать их язык, который, к несчастью, является пока и их языком? Впрочем, многие из них гордятся, что внуки во Флориде, Лондоне или Израиле не знают по-русски ни слова…
Соответственно, при такой изначальной позиции все те заявления и меры, которые принимаются, не могут не носить сугубо имитационный характер, а где-то и быть способом разворовывания бюджетных средств. Истинные помыслы людей далеки от заявляемых.
Возьмем Совет по русскому языку при Президенте РФ. Он состоит в основном из разного рода начальников — вузовских, академических, НКОшных, медийных и т.д. Кто в современной России пробивается наверх — хорошо известно, какой это психологический и моральный тип людей. Не хочу мазать всех черной краской, но и порядочному человеку среди них, чтобы выжить, приходится выть по-волчьи.
Названия должностей у начальников из Совета по русскому языку — просто сказочные! «Директор центра коммуникативных компетенций» — абсолютно бессмысленное нагромождение против правил русского языка: что «коммуникативных», что «компетенций» — два слова-паразита из лексикона офисного планктона. А «директор фонда поддержки языковой культуры «Тотальный диктант»! Ведь по-русски это «всеобщий/всеохватный» и т.п. диктант! «Тотальный» — такое же пустое модное словечко, привнесенное убогими переводами с английского неграмотными хамами. Хуже его только «глобальный» и «инновационный», которые сейчас суют куда ни попадя. И как «тотальные коммуникаторы» из Совета по русскому языку намереваются его улучшать и спасать? Полностью заменить еще оставшиеся русские слова подобными же латинизмами из английского? А «тотальные диктанты» — детище невежественных недоучек — только окончательно добивают язык.
Допускать таких людей к родному слову — все равно что ставить браконьеров директорами заповедников. Неудивительно поэтому было прочитать такое мнение члена данного Совета о недавней инициативе Михаила Мишустина по реформе русской орфографии: «Вспомнили по каким-то причинам, что существует русский язык, провели кампанию, затем закончили». Но если ты так считаешь — то зачем ходишь на совет нечестивых? Почему не выходишь из Совета, не протестуешь против его бездействия и никчемности? Да еще и утверждаешь, что «русский язык не является собственностью России». Какой полезный выход от деятельности Совета?
После своих прошлогодних публикаций в «МК» я не сидел сложа руки, а ежедневно что-то пытался делать. Выступал и в газетах, и по радио, а главное — в социальных сетях. Но я прекрасно понимаю, что все это — буря в стакане воды. Да, друзья в Фейсбуке, читатели и слушатели одобряют и поддерживают, но это попытка ухватиться за кустик на фоне обрушившейся и сметающей тебя лавины. Без государства, без принятия соответствующих законов и общественных инициатив, им же поддержанных, изменить ничего нельзя.
Я писал в «МК», что надлежит делать, и это не маниловщина, а лишь освоение мировой практики — французской, шведской и т.д. Никакой отсебятины я не предлагаю: все основывается на успешной зарубежной практике.
Но мой опыт обращения к власти весьма показателен для характеристики нашего времени. В социологии это называется «включенным экспериментом». Сперва я обратился к Маргарите Русецкой, ректору Государственного института русского языка (!) им. А.С.Пушкина, депутату Мосгордумы. Казалось бы, сам Бог велел ей заниматься этой темой. Да, милая женщина, очень любезная. Итог — практически нулевой. В библиотечной системе Южного округа пообещали отказаться в библиотеках от табличек «Bookcrossing» — по ее запросу с моей подачи. Но уже на запрос в Комитет общественных связей и молодежной политики Москвы ответили, что отказываться от насаждаемых комитетом коворкингов они не собираются и плевать хотели на русский язык. Третий запрос, в «Макдоналдс», отправлен так и не был. Что ж, спасибо депутату и за bookcrossing — то малое доброе дело, которое, может, перетянет на весах.
Еще интереснее было общение с главой Совета по русскому языку, советником президента Владимиром Толстым. Не менее любезный, чем Русецкая, он честно слушал меня в течение получаса, кивал головой, соглашался и осторожно намекал, что не все так просто. Так опытные чиновники разговаривают с навязчивыми городскими сумасшедшими. Он поблагодарил за проявленное внимание к языковой проблеме и пригласил некую чиновницу, с которой мне надлежало быть на связи и делиться с нею своими соображениями. Что ж, я делился — однако безо всякой обратной связи. Когда я попросил ее в итоге представить дорожную карту того, как и чем мы будем заниматься, с прописанными сроками и ответственными за выполнение, ответом мне было, разумеется, молчание.
Так что даже лучшие представители власти абсолютно беспомощны в вопросе русского языка. Без команды сверху, без четко проявленной политической воли никто ничего делать не станет. Так и будет продолжаться имитация деятельности, русский же — и дальше вытесняться как вовне, так и внутри России; кто-то будет распиливать гранты, выделенные на его пропаганду, кто-то — проводить никчемные тотальные (инновационные, коммуникативные и проч.) диктанты, тоже на этом зарабатывая; начальство — заседать в советах, ничего не решающих, зато дающих дополнительный статус. А главной проблемой современного русского языка они будут объявлять — как это и делается — 
изменение рода слова «кофе» и множественное число от слова «договор». Договорятся!
По тексту Максима Артемьева