Ну… Вот и поминки за нашим столом. Сороковины Володи. Пламя костра мечется, ветер гонит по галечной косе золотые монетки листьев, а из елового распадка потянуло холодом. Мы развели свой костерок на берегу быстрой реки. Может, это говорливый, на перекатах, Анюй. Может, Самарга-путаница с ее протоками. Но скорее всего — величавая Мая… Присаживайся, Фарзутдиныч, поближе к огню. Саня Зарубин — подбрось сучьев. Нам сегодня не спать до утра. А ты, Вадик, плесни. Леонидас — одну кружку давай накроем кусочком хлеба. Сам знаешь, так положено. И придумано не нами. Где-то закричал изюбр. В охотских сопках долгое эхо. Октябрь. Завтра появятся первые забереги на нашей речке. Как таежник, Володя умел предсказать начало зимы. Вот и в первой своей докудраме, про изыскателя Федосеева, он обещает: «Завтра будет снег». И снег идет. Сорок лет мы в одной лодке. Ну, парни… Что он предсказал нам своим уходом? Не будем чокаться. За Суню, за Вождя… За девиз всех сплавщиков — Будущее светло!
Он никогда не говорил про свои проблемы с сердцем. Только однажды пожаловался на позвоночник. Он вообще мало говорил про себя. Даже у костра. Последний раз мы увиделись за день до его отлета на Дальний Восток. Он был весел и бодр, с воодушевлением показывал новую редакцию «Комсомолки», звал с собою в Приморье. Не насторожили даже его слова: «Посидим, может, последний раз у костерка…» Я пришел, чтобы передать куклу его младшей дочке Глафире, своей крестнице, и попросить за очередного ветерана (ветераншу). Ветеранша с газетой в свое время рассталась сама — не разделяла позицию…
Потом — старость, болезни, безденежье. Сунгоркин обещал помочь. Хотя и бурчал, конечно. Пусть квартиру большую продают и живут скромнее. С крестницей получилось как? У нас с ним в последние годы отношения напряглись — опять из-за кадров, которые как вороны перелетают с дерева на дерево. Он меня отлучил от сплавов. А тут звонит и рассказывает историю про двух известных корреспондентов корешей, которые разругались в пух и прах. «Ну, и зачем ты это мне рассказываешь?» — спросил я. «Куда катится мир? Короче, хочу вас с Мамонтовым пригласить крестными отцами младшей, Глафиры…» В компании сплавщиков у него было прозвище — Вождь. Шутливое, разумеется. Пацаны до старости играют в танчики и в индейцев. Он не любил пафоса, напыщенности и псевдозначительности. Не принимал философию гламура. Не любил модно одеваться. Не курил и почти не выпивал. Рюмку-другую у костра.
В старой «Комсомолке» его все звали Суня. Да и в новой зовут так же. Стажер в рваных на коленях джинсах и в полукедиках на босу ногу мог отважно сказать заведующему отделом: «А мне Суня велел позвонить Кадырову!» Главный редактор любил таких смельчаков. «И ты позвонил?» — удивлялся заведующий. Сунгоркин знал о своей кличке и никогда не обижался. Он внешне действительно походил на хунхуза, пробирающегося по тайге с ружьецом. …а понаписали, а понаговорили, а понавословили… Про блистательную, чуть ли не голливудскую, харизму, божественный дар предвидения, неотразимое мужское обаяние… Чуть не захлебывались в патоке. Этого всего он не любил. У нас, русских, всегда так: что имеем, не храним — потерявши, плачем. Нашлись даже те, которые поименовали себя «учителями» Сунгоркина. А он вообще-то остался в памяти у всех Суней — мальчишкой с окраины Хабаровска, чье детство прошло в деревянном бараке постройки первых пятилеток. В таких бараках до наших дней встречались глиняные полы и рукомойники в общем коридоре. Приехав в Москву и становясь «большим начальником», он понял, что главное — не приспосабливаться и не изображать из себя супермена.
Отсюда простота и прямолинейность, подчеркнутое нежелание играть роль свадебного генерала. Иногда чрезмерное, переходящее в браваду. Про себя он говорил: «Происхожу из удмуртского рода крестьян Сунгоркиных». Дворянских корней не выискивал. Мог ярко выступить по радио и на телевидении, но старательно избегал публичности. По этажу редакции он пробегал рысью и как-то пригнувшись. Ира, вторая жена, его критиковала: «Сунгоркин, не сутулься!» Ира, умница и блистательная журналистка-экономист, не только приучала его к хорошим костюмам, дорогим часам и модным галстукам. Но и помогала разобраться в сложных процессах схватившего нас всех тогда за горло рынка. Не многим журналистам, рванувшим в рынок, удалось избавиться от этой удушающей хватки. Не многим. Сунгоркину и его соратникам — Шкулеву, Мамонтову, Лапину, Панкратову — удалось.
В начале 90-х я работал за границей собкором. Тогда широко распахнулись ворота, и народ из редакции охотно хлынул за кордон. Музей мадам Тюссо, пабы, парки, выставки… Сунгоркин приезжал и все время учился на каких-то курсах. Мы еле успевали в день отлета забежать на рынок и купить его сыну Вовке джинсы. А вот звезды тогдашней «Комсомолки» Суней его не называли. Ни Голованов, ни Песков, ни Инна Павловна Руденко. Инна обзывала нас «златозубыми». По моде тех лет мы носили желтые фиксы. Когда случился суд по очерку Руденко о прототипах фильма «Покаяние», на судебные заседания было велено ходить мне, ответсекретарю редакции. Дело было невиданное — впервые открыто судили газету и ее лучшего обозревателя! И я слышал, как Инна в коридоре шестого этажа говорила : «А эти-то, златозубые с Дальнего Востока, ничего… Хваткие!» Линию защиты мне каждый день помогали вырабатывать Сунгоркин и его юристы. Володя был уже редактором рабочего отдела. Мы проиграли только по одному пункту из десяти обвинений истца. Не смогли доказать, что поросята, взятые в качестве взяток, были копченые… Когда хоронили Голованова, на панихиде Сунгоркин поклялся не бросать стариков «Комсомолки». Он сдержал свое слово. …в конце 70-х я вел страничку, которая незатейливо называлась «Субботний Огонек», в Хабаровской газете «Тихоокеанская звезда». В пятницу в кабинете появлялся костистый мужик в морской шинели. Я его звал дядя Коля. Он был краеведом, мичман с базы КАФ (Краснознаменная Амурская флотилия). Он следил за тем, чтобы я, молодой, но уже ретивый редактор, не сокращал строчки в его заметках. Фамилия мичмана была Сунгоркин. А еще через полгода дядя Коля поведал мне, что его сын — тоже журналист, работает на БАМе. Несколько месяцев спустя мы плыли с Бланковым Шурой, Коцем (старшим) и Сунгоркиным по славной бамовской реке Тырме. На утлой лодчонке-одноместке я шел впереди ПСН (плот спасательный, надувной).
Я подозревал, что Вождь пускал меня в пороге вместо «бревна», чтобы отследить струю основного течения. Рулевой на плоту — главный. Он принимает решения в потоке, перед порогом или заломом за считаные секунды. И отвечает за них. За решения. Тридцать процентов решений могут быть ошибочными. На реке Самарге Сунгоркин и мы вместе с ним просмотрели запрещающий знак на повороте реки. Пошли не туда. Вломились в такие дебри из проток, кос и островов, что оставалось одно — рубить просеку… Звонили по спутниковому телефону. Они уже были у нас, телефоны, похожие на слитки. Веселые и пьяные удэгейцы приплыли за нами на двух длинных лодках, достали из залома. Никто не порицал Сунгоркина за ошибку. На наших сплавах он ходил только рулевым. Старший сын Сунгоркина Вовка, будучи лейтенантом космических войск, умудрялся летать с нами на реки. В подразделении ему давали отпуск, но надо было отмечаться в местных военкоматах. Найти в тайге обыкновенную почту — проблема, а уж военкомат… Володька-лейтенант называл отца на «вы». Мне сразу вспоминался дядя Коля, суровый мичман с базы КАФ. И еще одна картинка. Разгневанный Иллеш гоняет Вовку веслом по лагерю. Пацан пристроился посреди клеенчатой скатерти, накрытой на берегу, прямо из банки ел сгущенку. «Ну, зачем ты так, сыночек?» — ласково спрашивал его Вождь. Вовка отвечал: «Папа, вы же знаете, как я люблю сгущенку!» Иллеш — известный журналист и легендарный сплавщик. Его уже тоже нет с нами. Перед смертью он написал книгу — светлую, чистую и нежную, неожиданную для всех. Иллеш — король упругого и резкого репортажа. Мы его еще называли «одиноким ловцом тайменей на фоне быстрой воды».
Иногда Иллеш ходил на речки с нашей командой. В тот раз мы после основной реки решили вдвоем с Андреем пройти Уян, рай-речку для тайменей. Расставались в Мар-Кюеле — основная команда возвращалась в Хабаровск, а мы с вертолетчиком-асом по имени Василий ложились курсом на запад. Вечером пришел Суня, проинспектировал плот, проверил запасы. И, зная характер обоих, попросил: «Вы там не разговаривайте… А не то поубиваете друг друга!» В первое же утро нашего сплава Иллеш сказал мне: «А давай будем молчать целый день?!» И мы молчали. И только вечером Иллеш наливал мне кружку чилийского вина, и я произносил тост за будущее. Которое светло. Иллеш к тому времени уже завязал окончательно. Мне кажется, Володя искренне любил всех трех своих жен. Пусть никому из них не будет сейчас обидно читать такое. Вот они сидят, рядком, у нашего костерка… Ольга, студенческий брак. Своей походкой она напоминала мне княжну. С ней Сунгоркин бедовал в зимовье на перевале. Попали в буран, утопили в снегу рюкзаки с продуктами, несколько дней ели кедровые орешки, растолченные в воде. Умница, не унывающая Ирина. Создала и вывела в плюс питомники деревьев и кустарников, Сунгоркин инвестировал в бизнес. Красавица Татьяна, подарившая ему сына Гришу и доченьку Глафиру. Тане и детям Сунгоркин построил свой последний дом. Я знаю, как Сунгоркин любил детей. Он становился другим человеком, когда брал на руки Полинку. Сейчас Полина живет в Австралии, она замужем за китайцем — пианистом и композитором, сейчас работает учителем.
Мы много лет сплавлялись по горным рекам. А книжку про сплав написали только Коц с Мамонтовым. Отличная, между прочим, получилась книга! Сунгоркин там выведен под кличкой Бывалый. Вопрос: зачем в такой книге писать про экономику Дальнего Востока? Но, наверное, в те, советские, годы иначе было нельзя. Хочешь про любовь, про путешествия — обязательно надо сначала про лес и про уголь. Володя, единственный из нас, умудрился из хобби сделать бизнес. Серия книг «Первопроходцы», изданная совместно с Географическим обществом, стала событием в издательском мире. Писали, что в своей последней экспедиции он хотел пройти тропою Арсеньева. Здесь неточность. Он собрался делать авторский альбом про Дерсу Узала. И даже показал мне первые фотографии из этого альбома. Стал замечать в речах Сунгоркина несвойственные ему обороты. Прибегаем из разведки по берегу, докладываем: «Впереди залом на два километра, русло разбивается на три рукава, одно уходит прямо под бревна… Обнос по берегу, проводка плота… А ведь так все хорошо начиналось — погода, рыбалка, грибы, ягоды…» Сунгоркин отвечает: «Муку надо принять, ребята! Муку…»
Однажды на мой вопрос «Почему никто из акционеров не захотел со мной поделиться доходами от «Экспресс газеты», а он поделился?» Володя ответил: «Потому что с Ним я говорю напрямую, без посредников». С Ним — он имел в виду Бога. То утро, мне кажется, было на Анюе. Как старший администратор сплава, я должен вставать первым. Будить дежурных, кочегарить костер. Утро было особенным — выпал первый снег. Мы уходили в зиму. Старый ильм на берегу сбросил ночью последние листья. Палатки провисли тентами. Снег запорошил галечник косы. Сунгоркин всегда вставал поздно. А тут выполз из палатки раньше меня. И костерок уже горел, и чайник булькал. Я увидел, как с мальчишеским задором он пяткой ломает хрупкий лед залива. И улыбается: — Как там у вас, у романтиков, — будущее светло? Когда же это было? Кажется, что вчера. Или сто лет назад. Мы слышим, как тяжелая вода бьется в скальный прижим. И Сунгоркин, голосом Вождя, кричит: — Братва, подъем! Сегодня идем темной водой.
Вместо заключения
Он ушел от нас, как уходят путешественники. На таежной тропе, недалеко от реки, в деревне с русским названием Рощино. Не вернулся в редакцию. Итолько когда это случилось, мыпоняли, кого мыпотеряли. Сегодня главного редактора «Комсомольской правды» Владимира Сунгоркина вспоминал его соратник по сплавам и коллега по профессии Александр Куприянов. В прощальный очерк вошли фрагменты из ранее написанной Куприяновым повести «Гамбургский симпатяга». Книга готовится к выходу в издательстве «Вече». Она написана в стиле мовизм — с французского «плохое письмо». Отрывочные воспоминания, как осенние листья, уносимые порывами ветра, обрывки смеха и разговоров, чей-то плач, строчки полузабытых стихов… Пламя костра и белая крупа первого снега. Вместе с тем все рифмуется, и в потоке вроде быслучайных ассоциаций появляется сюжет. Он прост — память о человеке. Который жил, ходил, дышал вместе с нами одним воздухом. А потом оказалось, что мыне просто уважали его. Но еще и любили.
Владимир Николаевич Сунгоркин (16 июня 1954, Хабаровск — 14 сентября 2022) — заслуженный журналист России, главный редактор газеты «Комсомольская правда» и гендиректор ЗАО «Комсомольская правда». Один из инициаторов создания Национальной тиражной службы. С 2006 года — член общественных советов при Министерстве обороныРФ, МЧС России, Министерстве транспорта РФ, Федеральной службе по контролю за оборотом наркотиков; постоянный член исполнительного совета Всемирной организации редакторов газет (WEF), курирующий Россиюи страныСНГ. Лауреат многочисленных профессиональных премий и кавалер орденов «За заслуги перед Отечеством» и «Знак почета». Скончался 14 сентября вПриморском крае во время экспедиции по сбору материала о первопроходце Дальнего Востока В. К. Арсеньеве. Причиной смерти стал инсульт.
