15 октября на 81-м году жизни скончалась
ветеран журналистики, член Союза журналистов Москвы
Виктория Резвушкина
Виктория Яковлевна родилась 28 ноября 1936 года в Днепропетровске. Училась на факультете журналистики МГУ имени Ломоносова. С 1960 года трудилась в СМИ. Много лет редактировала газету «За отличную ткань» Московской ситценабивной фабрики. Около десяти лет была главным редактором «Ветеринарной газеты».
Виктория всегда была в гуще событий, активно занималась общественной работой. Входила в состав президиума МОСЖ, была членом партбюро фабрики. Говорить о Виктории в прошедшем времени очень трудно. Это был очень светлый жизнерадостный человек, с большим чувством юмора. Так же легко и живо она писала свои материалы.
Со
юз журналистов Москвы
скорбит в связи со смертью Виктории Яковлевны Резвушкиной
и выражает искренние соболезнования ее родным и близким.
тт
mm
***
В 2012 году по инициативе Людмилы Улицкой состоялся конкурс рассказов о послевоенном детстве.
Лучшие истории вошли в книгу Л. Улицкой “Детство 45-53: а завтра будет счастье” (Изд. АСТ. 2013).
В книгу вошел рассказ В.Я. Резвушкиной
“История двух детей в “эпоху войн и революций”.
Предлагаем его здесь:
«Когда началась война, моему будущему мужу было двенадцать лет, а его брату Леше 4 года. Домашние дети, выращенные бабушкой, привязанные к семье. Моя будущая свекровь работала в “Пионерской Правде”, ее муж преподавал в МИИТе. Не знаю, кому пришла в голову эта светлая мысль: сдать детей в детдом, но понимаю одно, свекор находился под сильным влиянием своей жены, из ее воли не выходил. И хотя очень любил своих детей, противостоять ей не мог. Детей собрали, но со многими детьми журналистов, партийных работников ехали мамы, а эти двое оказались совершенно одни. Где-то их грузили на пароход, и этот пароход плыл бок о бок с другим, на котором плыла моя свекровь в командировку. И там все были оглушены истошным воплем мальчика: “Мама, забери нас, не отдавай, мама, нам здесь страшно”.
На нее это не подействовало. И мальчики оказались в Омской области, в детдоме. Причем, не вместе. Их разлучили. И младший был в детдоме для самых маленьких за три километра от старшего.
Старшего сына, моего будущего мужа, звали Эвир (эпоха войн и революций), к рождению младшего сына партийный пыл семьи несколько поутих, и его назвали просто Алешей.
Эвир еще дома страдал заболеванием почек, и у него были проблемы с недержанием мочи. В детдоме эти проблемы вызывали жгучую ненависть нянечек и самих воспитанников. Основной костяк детей был не из москвичей, а из местных ребят, прошедших скитания, бомжевавших, не брезгающих кражами и грабежами.
За каждый случай его нещадно били, накрыв одеялом, чтоб криков не слышали. Нянечки это поощряли, потому что постельное белье было на счету, и болезненный мальчик прибавлял им работы.
Кроме того, было очень голодно. Кормили крайне скудно. Но Эвир не ел того, что давали, потому что отщипывал кусочки из скудного пайка для Алеши, и каждый вечер тайком сбегал из детдома, чтобы навестить и покормить брата. Лешка был болезненно к нему привязан и ждал его. Иногда Эвир даже пытался его вымыть. Сердце болело, какой дикий, неухоженный рос малыш. Эвир-то помнил настоящую еду, а Леша радовался любой корочке.
Война заканчивалась, и люди стали думать о возвращении. В Москву было просто так не попасть, нужны были разрешения на въезд. Многие мамы, которые все кусочки получше вырывали у других детей и отдавали своим детям, зашевелились. Они списались с мужьями, вызвали многих в эту глухомань, один за другим соединившиеся пары уезжали домой. За двумя мальчиками никто не приезжал. И тогда старший решил за двоих: они сбегут, не буду ждать, когда родители поторопятся. Они начали копить кусочки хлеба на дорогу. И договариваться с теми самыми мамами, которые так были немилосердны к ним раньше. К чести сказать, ребят никто не выдал, и согласились прятать их в вагоне под грудой вещей, чтоб патруль не заметил. Старший извелся, потому что малыш простудился, и боялся, что кашель его услышат. Потом он мучился, какой малыш грязный, боялся, что родители ужаснутся. Он мыл его ночью, ледяной водой, кипятка не было, из маленькой кружечки. И вытирал тем же колючим казенным одеялом.
Потом, не доезжая Москвы, они выскочили с Лешкой из вагона и побрели по шпалам. Тогда беспризорников было очень много, и эти двое ни у кого вопросов даже не вызвали.
Каким-то чудом им удалось все же добрести до Москвы, до своего Товарищеского переулка. Они совсем оборвались и на ногах не держались. Но у Эвира подмышкой было полбуханки хлеба, уже закаменелого. Они везли гостинец родителям.
В Товарищеском переулке, в огромной квартире на первом этаже, соседи не хотели открывать двум оборванцам. Потом узнали Эвира, ужаснулись и побежали звонить отцу и матери. А детей пустили в их комнаты. Ключ хранился у соседей.
Дети торжественно водрузили на стол свои полбуханки. А потом открыли шкафчик. А там белые “французские” булки и масло. И Леша стал теребить брата. Показывал пальцем и спрашивал, что это такое. И тут “железный” мальчик Эвир сломался. Он плакал и плакал, не умея остановиться.
Младший не подпускал к себе никого, кроме брата, целый год. Прошла целая жизнь. У обоих были семьи. Но стоило им чуть выпить, они снова заводили разговоры про теплушку. Про истязания. Про серый слежавшийся хлеб. И Эвир монотонно, как заведенный, принимался рассказывать, как нужно глотать слюну, задерживать дыхание, когда есть хочется до обморока, а за пазухой у тебя только мизерная Лешкина доля. Слушать это было непереносимо. Наутро они стыдились самих себя. А потом все начиналось снова.
Один стал адвокатом. Другой журналистом. Совершенно опустошенные люди, сломанные внутри. Младший умер в 29 лет. Старший – не дожив до шестидесяти. А мама их умерла в 96 лет. В здравом уме, не раскаиваясь ни в чем. Уверенная в собственной непогрешимости».
Текст рассказа помещен здесь: https://ria.ru/weekend_books/20120926/751645136.html