Ленинград и Северный флот
Война для меня особая тема, и глубоко личная, и общественная. Я не раскрою секрет, если скажу, что в те далекие времена отношение к защите нашей Родины несколько отличалось от сегодняшнего. И уже на второй день после начала войны я вместе со всеми мальчишками нашего 10-го класса, который мы закончили буквально несколько дней назад, отправился в военкомат, и мы попросили записать нас добровольцами на фронт. Нас разбросали по разным местам: так одного моего друга отправили в Ленинградское артиллерийское училище, а меня – в Ленинградское высшее военно-морское инженерное училище.
Уже в начале сентября 1941 г. Ленинград оказался в блокаде. Первый курс училища был сведен в 6-ю отдельную роту морской обороны Ленинграда. С тяжелыми канадскими винтовками мы ходили по городу с целью воспрепятствовать возможной высадке вражеского десанта. Естественно, мы терпели все лишения, которые выпали на долю блокадников, но особо унывать нам не давали. Командиром нашей роты был старший лейтенант Прахов. У нас был такой режим: в 6 утра – побудка, затем бегом 3 километра вокруг нашего жилого блока по улице Каляева. На ее углу, кстати, размещалось большое здание ленинградского НКВД, в которое позже попала бомба. Продолжалась немного и учеба, которая постоянно прерывалась налетами немецкой авиации…
Когда в первую блокадную зиму в декабре стало совсем туго, было решено первые курсы училища сократить, и нас решили вывезти из города через Ленинградcкyю Дорогу жизни…
И вот мы все во флотской форме с шевронами, пошитой нам в училище, в хромовых ботиночках, в легких шинелях расселись на полуторках – маленьких грузовиках ГАЗ-АА – и в 27-28-градусный мороз ночью со светомаскировкой отправились в путь. А ледовая дорога постоянно бомбилась немцами, так что образовывались полыньи, затянутые тонкой кромкой льда. На наших глазах идущая впереди в 70-80 метрах полуторка буквально исчезла, провалившись вместе со всеми ребятами на борту в такую полынью. Увы, никаких надежд на то, что кого-то можно спасти, не было – все ушли под лед. Нам удалось благополучно объехать это место и прибыть в расположение 54-й армии Волховского фронта во главе с командармом К.А. Мерецковым, которая стояла с противоположной стороны Ладожского озера.
И отличие от нас это были настоящие войска, сибирские части в теплых полушубках и валенках. Помню, как меня послал к ним и медсанчасть командир взвода, и я обратился со словами: “Отрежьте мне, пожалуйста, палец, потому что он отморожен и гниет”. На что милая женщина-хирург мне ответила так: «Подождите, он вам еще пригодится». И действительно палец удалось спасти. Было мне тогда 18 лет…
Затем мы попали в Ярославский флотский экипаж, откуда нас распределили на Северный флот. Ночью на буксире в страшной качке, что было для меня очень непривычно, нас повезли из Мурманска в Сеть-Наволок. Кольский залив запирался двумя огромными, очень большой мощности береговыми батареями. У входа в залив, справа, если стоять лицом к океану, расположен остров Кильдин, а слева – мыс Сеть-Наволок. На острове и на Мысу – по батарее с орудиями калибра 400 мм (может быть, и выше, боюсь ошибиться). Их преимущество заключалось еще и в том, что они размещались на высоких, надежно укрывавших склады боеприпасов, скалах, с которых прекрасно простреливалась вся акватория. И стоило только своевременно обнаружить тот же немецкий линкор «Тирпиц», тоже с очень мощной артиллерией, как наши батареи немедленно открывали огонь, а противник нас достать не мог. И за все время войны ни одному немецкому кораблю так и не удалось прорваться в Кольский залив.
Надо сказать, что на Севере вообще уже в первые месяцы войны обстановка была гораздо лучше, чем на других фронтах. Даже в воздухе немцы не могли действовать так безнаказанно, как в других местах. Знаменитый ас Б. Сафонов – один из первых летчиков – Героев Советского Союза в войне – выстраивал над Мурманском и прилегающими районами широкую карусель из десятков стареньких истребителей И-16 и И-15, и они не давали прорваться к городу армадам немецких «Юнкерсов».
Сталинград
В это время резко обострилась ситуация под Сталинградом. И у нас на Северном флоте объявили призыв добровольцев, на который я в числе многих немедленно откликнулся. Летом нас привезли в Ступино под Москвой, где 2-3 недели проводилась пере- комплектация. Переодели нас в пехотное обмундирование (конечно же, мы не расстались со своими флотскими тельняшками и ремнями). Новоиспеченную 92-ю отдельную морскую стрелковую бригаду – тогда так называли морскую пехоту – погрузили в эшелоны и повезли в Сталинград. Но прямое сообщение с ним было уже прервано, поэтому добирались мы в объезд, с левого берега Волги: голая степь и за несколько десятков километров до города прямо в чистом поле, без каких-либо сооружений, наша железнодорожная ветка обрывалась. Только мы подъехали и начали разгружаться, а дело было днем, как тут же появились два «Мессершмидта» и стали поливать нас из пулеметов, вынудив немедленно залезть под вагоны. Так состоялось мое боевое крещение в Сталинградской битве. Ночью мы погрузились на машины и отправились к Волге, к Сталинграду. И здесь нас ждало неприятное открытие: мы были убеждены, что город еще наш, но оказалось, что наши войска контролировали только узкую прибрежную полосу. Когда мы подъехали к берегу, увидели, что горит Волга: плывет горящая нефть, рвутся бомбы, мины… Ночью на катерах мы переправлялись па противоположный берег. Но как только мы доплыли до середины Волги, нас с того берега стали обстреливать из мимометов… Нам все-таки удалось благополучно разгрузиться, и мы окупались в городе, в районе знаменитого элеватора, занятого немцами. Это – огромное сооружение, из шести башен высотой с многоэтажный дом. Утром к нам приехал комиссар и вдохновил нас на штурм: «Морячки, на вас вся надежда. Немцы заняли элеватор. У них наверху крупнокалиберные пулеметы, минометы, они владеют очень важной господствующей высотой – надо взять элеватор!».
Два дня мы штурмовали элеватор. Но мы ничего не могли сделать, если даже 200‑килограммовые авиационные бомбы не давали никакого результата. И потеряв больше половины бригады, мы вынуждены были переправляться обратно через Волгу. Уже впоследствии, когда Сталинградская битва закончилась, мы бродили по тому берегу и находили останки наших погибших товарищей в тельняшках.
Через много лет, когда мне довелось побывать на встрече ветеранов в Сталинграде, мы сфотографировались у памятника нашим воинам около элеватора. И я со смешанным чувством гордости и горечи прочел на плите у основания памятника слова (вслед за перечислением нескольких воинских частей здесь воевавших) «…особое упорство, стойкость и массовый героизм проявили здесь моряки-североморцы 92-й отдельной стрелковой бригады».
На левом берегу нас пополнили опять моряками, на этот раз с Тихоокеанского флота, и вновь переправили в город. Но это уже был другой район – так называемый «банный овраг», где маленькая речушка Царица впадает в Волгу. Здесь нам пришлось воевать уже долго, и для меня Сталинградская битва закончилась на тракторном заводе.
Как известно, основная группа немецких войск во главе с генерал-фельдмаршалом Ф. Паулюсом капитулировала 31 января 1943 г., а севернее два батальона эсэсовцев, у нас на тракторном, отчаянно сопротивлялись еще целых два дня. После этого мне довелось участвовать во многих крупных, тяжелых операциях Отечественной войны, но Сталинград – это самая страшная, и жестокая, и героическая страница в моей боевой биографии, которая не стирается в памяти с годами…
Курская дуга
Чего только не было в моей фронтовой биографии, но особую гордость я испытываю, вспоминая происшедшее в ходе боев на Курской дуге. Это была уже существенно иная обстановка, чем в ходе Сталинградской битвы, когда стояли насмерть, и временами с трудом понимали, где кончается жизнь и начинается смерть. На Курской дуге прежде всего усилиями наших выдающихся полководцев Г.К. Жукова, А.М. Василевского и К.С. Рокоссовского была создана глубоко эшелонированная оборона – 3 рубежа из нескольких оборонительных линий, причем очень своеобразная. Первую линию составляли стрелковые дивизии со своей артиллерией, затем – чего раньше никогда не применялось в ходе военных баталий – чисто артиллерийские дивизии. Буквально через каждые 70, 100, 150 метров стояли пушки, зарытые в землю. Точно так же была выстроена линия обороны и из танков, зарытых в землю. И все это венчала линия опять-таки из пехотных дивизий. Наше командование было очень хорошо информировано о планах немецких генералов и из сообщений англичан, раскрывших немецкие шифры, и по данным нашей разведки.
Операции июля-августа 1943 г., оборонительная и наступательная, проведенные Советской Армией в районе Курского выступа, стали одной из крупнейших битв второй мировой войны, Наша 92-я отдельная морская стрелковая бригада после боев в Сталинграде была объединена с 13-й бригадой, и была создана 93-я гвардейская стрелковая дивизия, впоследствии ставшая дважды Краснознаменной (т.е. двух орденов Красного Знамени), орденов Кутузова и Суворова Харьковской стрелковой дивизией, а после окончания войны – 35-й механизированной (естественно, тех же орденов) дивизией. В ходе Курской операции мы стояли на первой линии обороны. Когда началось наступление немцев, нас, конечно, очень интенсивно бомбила немецкая авиация, но это был уже не Сталинград: в небе появилось немало и наших самолетов, которые летали на бомбежки немецких позиций. В общем, мы чувствовали себя попрочнее. Наша дивизия состояла из хорошо обстрелянных четырех (№№ 278-281) полков и частей усиления – инженерных, артиллерии и др. Это уже была действительно серьезная сила.
Тем не менее, в ходе начавшегося наступления немцев ситуация на фронте стала складываться так, что справа и слева вражеские войска стали теснить наших соседей и перед нами замаячила угроза окружения. В этих условиях меня вызывает начальник штаба дивизии полковник Галкин, очень хороший офицер, имевший младший офицерский чин еще в царской армии. Недовольный тем, как нас снабжают тылы, он отдает мне приказ: «Садись в машину, бери двух человек, наведи там «шороху» и заставь, чтобы сразу погрузили ящики с гранатами и бочку с водкой. Чтобы мы потом могли пробиваться». Как сейчас помню, взял я с собой Жору Белявского – опытного матроса, плававшего когда-то в торговом флоте, и Петю Шутикова из Рязани, молодого парнишку, и на полуторке – старом «газике», у которого дверцы кабины держались на веревочке, – мы двинулись в тыл. Когда мы проезжали необычно узкое место у оврага, я огляделся и остолбенел: слева идет стрельба, а немцы уже в каких-то восьмистах метрах отсюда. И чувствуется, что наши постепенно все больше отходят. Посмотрел направо, – а там немцы еще ближе. Стало ясно, что кольцо окружения смыкается.
В это время на нас налетели два «мессера» – их всегда было предостаточно, – и стали поливать нас из пулеметов. Нам опять крупно повезло, рядом овраг, в который мы немедленно повыпрыгивали из машины. Отстрелявшись, немцы улетели. Мы вылезли, смотрим, машина вся в дырках, но мотор цел, работает, и скаты не пробиты. Сели, поехали дальше. Приехали в тылы дивизии. В помещении сидят двое: заместитель командира дивизии по тылу подполковник Тетельман и прокурор майор Бурдин. Сидят и как следует выпивают. Я к ним обращаюсь: «Вот, давайте нам то, другое, третье». Тетельман в ответ: «Ты что, рехнулся? Все уже, немцы кольцо замкнули. Скажи спасибо, что остался живой. Садись, выпьем». Я только что вышел из-под обстрела, разгоряченный. А кроме штатного пистолета ТТ за поясом у меня еще был маузер, который незадолго до этого подарил мне командир дивизии. Я положил руку на маузер и заорал: «Грузите!» (старшина – на подполковника!). Тот вызвал подчиненного, отдал ему команду: «Отгрузите все этому сумасшедшему!» – и, обращаясь ко мне: «Вон отсюда!»
Получив все, чего добивались, нагруженные, мы поехали по той же дороге обратно. На первом же попавшемся боевом посту нас останавливают и дальше не пропускают. Настроения те же: «Вы что, с ума сошли? Немцам подарки везете?» Делать нечего, принимаю решение пробираться на полуторке вдоль линии фронта, благо бой вроде бы стихал. А уже поздний вечер. Но ничего для нас не меняется: пробуем в одном, втором, третьем месте – нигде не пропускают. И уже наступает ночь, как мы натыкается на линию, где стоят наши танки. Оказался я перед пожилым капитаном, рассказываю, в чем дело. И, наконец, удача: «Ну, что ж, сынок, попробуй», – разрешает танкист.
Танковая часть размещалась на краю большого оврага. И мы стали по нему потихоньку спускаться, конечно, с выключенными фарами. Ехали, ехали, по карте я примерно определил, где мы находимся. Стали брать левее и все ждем, не дай Бог, наткнемся на немцев. И вдруг окрик: «Стой, кто идет?» На счастье оказалось, что это пост нашего 278-го полка. Спрашиваю: «Штаб дивизии на том же месте?» В ответ раздается: «Да». И мы прикатили в штаб. Уже глубокая ночь. Смотрю, почти в полном составе все штабные расположились на завалинке хаты. Увидели меня и оторопели. Начальник оперативного отдела Яковлев и его заместитель Костя Ракитов – оба вскочили: «Куда ж ты вернулся? Мы же в окружении». Но тут начальник штаба Галкин их прерывает: «Подождите, подождите – и отводит меня в избу. – Показывай, как ты проехал». Я ему на карте весь свой путь проложил.
Проходит еще какое-то время, пока Галкин сходил в другую избу к командиру дивизии. Наконец, он возвращается и отдает приказ частям: «Прикрыться охранением, потихоньку сниматься и за нами по оврагу выходить из окружения». Уже забрезжил рассвет. И вновь нам везет. Если накануне все дни как один были солнечными, то наступивший окутан туманом, сильная облачность. Где-то летали самолеты, но нас никто не обнаружил и не бомбил. Начальник штаба посадил меня в свой «виллис» (эти американские джипы тогда у нас уже были), и мы поехали обратно, повторяя путь, по которому я каких-то несколько часов тому назад…
От Харькова до Праги. Победа
После Курской битвы мы двинулись на Харьков. Бои за этот большой промышленный центр Украины были довольно ожесточенными. Некоторые улицы и кварталы по несколько раз переходили из рук в руки. До войны в Харькове жили отец, мать и брат моей матери. Я вошел в их квартиру буквально через несколько минут после того, как из этого дома ушли немецкие солдаты. Соседи сказали, что мои родные эвакуировались за день до прихода немцев.
В Харькове жила еще одна близкая родственница мамы – инвалид, которая с трудом перемещалась. После войны выяснилось, что она выжила – соседи-украинцы помогли скрыть, что она еврейка, подкармливали, продавали ее рукоделие.
После освобождения Харькова наша дивизия с боями прошла по всей Украине, форсировала Днестр, освобождала Молдавию, вошла в Румынию.
В это время Румыния вышла из войны, а вскоре румыны стали нашими союзниками. В составе нашего корпуса появилась румынская дивизия. Ее тыловой обоз почти весь был на конной тяге. На каждой повозке были закреплены два маленьких портрета – Сталина и короля Михая – и лозунг: «Траяска армата романо-советика» – да здравствует румыно-советская дружба. А в штабе нашей дивизии появился постоянный связной на мотоцикле из румынской части.
После того как мы запили центр Трансильвании Клуж, дивизия получила относительно продолжительный отдых. Мы действительно отдохнули и привели себя в порядок в этом очень красивом небольшом городе. А румынский связной, им оказался чемпион Румынии по мотоспорту, даже дважды «сгонял» на своем мотоцикле (ездил он мастерски, но на бешеной скорости) за триста с лишним километров через горный перевал в Бухарест за ликером. Рано утром – старт, к обеду – бутылка на столе.
Но все хорошее, как известно, быстро кончается. И мы вступили в Венгрию. А воевали венгры умело и ожесточенно. Вместе с немцами они дрались за каждую улицу в Будапеште. В этом европейском городе дома стоят плотно один к одному (как у нас, к примеру, на Мясницкой). Почти в каждом доме подвалы в 2-3 этажа, и бой шел и под землей. Мы продвигались, пробивая стенки между подвалами соседних домов. А под Эстергомом нас яростно контратаковали, заставив немного отступить. Когда мы отходили, откуда-то появился старик, говоривший по-русски. Он сказал: «Мы понимаем, Вы скоро опять вернетесь. Не озлобляйтесь. Мы не румыны. Они вчера были с немцами, сегодня с Вами, завтра будут с американцами. Мы воюем до конца. Но когда будем с Вами – это будет надолго»…
После Венгрии дивизия вошла в Австрию. Взятие Вены – очередной этап моей фронтовой биографии. Бои были здесь серьезные, но, пожалуй, менее ожесточенные – весна 1945 года, приближался конец войны.
Как только стихли бои в городе, мы с несколькими офицерами отправились осматривать Венский лесу срабатывало впечатление от чудесного фильма «Большой вальс». Лес этот, а вернее парк, действительно хорош, но все же заметно отличается от того, что было в кино.
В Вене после боев мы находились на отдыхе несколько недель. Вскоре начались спектакли в оперном театре, несмотря на то, он был поврежден прямым попаданием авиабомбы. На одном из первых спектаклей вместе с новым командиром дивизии полковником Маролем присутствовал и я.
В антракте по рядам пошли актеры с подносами – собирали деньги на ремонт повреждений. Поскольку мы находились в директорской ложе, к нам с подносом вошла примадонна. Я, конечно, расчувствовался и положил на поднос несколько крупных купюр оккупационных шиллингов. Актриса подошла прокричала в зал, что господа советские офицеры внесли на восстановление театра столько денег. Публика встала и зааплодировала, а я с трудом удержался, чтобы не убежать. (Мне ведь был всего 21 год!)
Закончил я войну в Праге, в которую наша дивизия вошла в составе 2-го Украинского фронта (несколькими часами позднее 1-го Украинского). Когда началось известное восстание в Праге, мы были довольно далеко от нее. У меня был с собой трофейный полевой радиоприемник «Филипс», и я каждый час мог слышать раздававшееся на русском и английском языках тревожное обращение: «Прага восстала. Прага восстала. Просим помощи. Просим помощи…». К нам тогда подогнали 300 американских студебеккеров, на них посадили всю дивизию, и ускоренным маршем мы «рванули» на Прагу. Встречали нас пражане с необычайной любовью, стаскивали с грузовиков, обнимали, целовали и все порывались отвести к себе домой. Прага поразила меня своей организованностью. Чехи во время войны страшно бедствовали, но везде был строжайший учет и порядок, не могло быть и речи о грабежах: в этом мы сами убедились, когда попали на склад, где хранился табак. С нами – освободителями – они готовы были поделиться последним…