Легко ли быть журналистом, когда “постправда” завоевывает мир,
а в медиа верховодит “культура отмены”?
Об этом наш разговор с деканом факультета журналистики МГИМО
Ярославом Скворцовым.
если больше всего сегодня читают новости, сгенерированные ботами?
Поэтому я убежден, что запрос на грамотный и красивый русский язык обязательно сохранится. В том числе и в подаче новостей.
Вытеснит ли блогер профессионального репортера, спросила вас “РГ” ровно 10 лет назад. Вы тогда с уверенностью ответили: нет…
Ярослав Скворцов: Речь идет не о вытеснении, а о взаимном дополнении. Закончив заметку или сюжет, многие из наших коллег пишут в свой блог. Что меняется в этот момент в журналисте? Степень ответственности за сказанное. В одном случае я командный игрок, и то, что пишу, говорю или снимаю – это ответственность редакции. А в соцсети я сам себе редактор, корректор, пруфридер, продюсер. Я за все буду отвечать, но зато там меньше ограничений. Впрочем, в культуре подачи новости, в культуре использования языка мы сами себе эти ограничения ставим. У человека малокультурного их минимум.
Разница, наверное, еще и в аудитории? В ее масштабах?
Ярослав Скворцов: Когда речь заходит о миллионах фолловеров, мне вспоминается карикатура из какого-то западного издания: у могилы стоят два человека с жалкими гвоздиками. И один другому говорит: “Странно, в “Фейсбуке” (соцсеть принадлежит компании Meta, запрещенной в РФ за экстремизм – прим. “РГ”) у него было пять тысяч друзей”. Ну а серьезно, если аудитория блогера не однодневная, если он ей не надоел после первого удачного поста или фото, честь ему и хвала. Но как говорят опытные журналисты: “Не так важно сделать первый номер, как второй”. Удержать высокую планку – вот это задачка и профессионализм. Реальной конкуренции между блогерами и журналистами не существует. Она выдумана первыми, чтобы считать себя членами элитного журналистского клуба.
На одном из тренингов ВВС молодых журналистов предупреждали: “Если ваша мама сообщила вам по интернету,
что она вас любит, лучше перезвоните и перепроверьте эту информацию”. Сейчас ситуация, когда реальности
в информационном пространстве становится все меньше. Пресловутые фейки губят профессию?
Наверное, нужны какие-то специальные навыки в подготовке студентов?
Ярослав Скворцов: Несомненно, потому что многие не справляются с новыми вызовами. С недавних пор в речи социологов и политологов укоренился термин “постправда”. Его правильный перевод – “вместо правды”. Все происходит стремительно, поэтому докапываться до сути нет времени, главное, быстрее всех выстрелить новостью. Потом кто-то проверит изложенную фактуру и скажет: “Позвольте, но все не так!” – но разве это важно, когда событие прозвучало и ушло.
Так же стремительно меняется и русский язык, вернее, он обогащается новыми словами, выражениями.
Например, “культура отмены”.
Ярослав Скворцов: На днях в МГИМО выступал наш выпускник, глава МИДа Сергей Лавров. Его этот термин тоже интересует.
“Культура отмены” по-английски cancel culture. Это своеобразная форма современного остракизма. Когда ты пытаешься кому-то объяснить очередность и причинно-следственную связь событий, а тебе в ответ: “Это все неважно, вы ссылаетесь на события восьмилетней давности, мы их отсекаем, нас интересует то, что здесь и сейчас”. Ты говоришь: “Позвольте, давайте посмотрим на ситуацию шире!”
А оппонент: “Старик, забей! Не об этом речь. Кэнсл!” К сожалению, “культура отмены” стала распространенным приемом и в медиа.
Студенты – это всегда сленг. Что сегодня с ним происходит?
Ярослав Скворцов: Сто с лишним лет назад, гуляя, скажем, по Невскому проспекту в Санкт-Петербурге и зайдя в какой-нибудь кабак, можно было легко по речи понять, что рядом с тобой – студенты. Из местного университета, из Казанского или Московского. Сейчас студенческий жаргон стал менее универсальным. Вряд ли человек, который не учился в МГУ, поймет, что такое “большой сачок” (место, где прогуливают пары студенты гуманитарного корпуса. – Прим. ред.). Сленг становится более специальным. Вот мы с вами сегодня встречались “на центре”, или “на флагах” – это главный вход, напротив которого развеваются флаги России, Москвы, вуза…
Недавно в Суздале прошла конференция “Правильно ли мы говорим по-русски? Динамика языковых норм”,
которая была посвящена памяти Льва Скворцова, известного филолога, последователя Сергея Ожегова.
Ваш отец считал, словари живут всего 60-70 лет…То есть язык наших родителей наши внуки не поймут?
Ярослав Скворцов: Он считал, что словари как носители современного языка, как инструмент фиксации нормы живут 60-70 лет в том случае, если они дорабатываются и обновляются. Ну вот, скажем, фраза “Мой сын склеил в клубе модельку” 60 лет назад означала, что ребенок посещает кружок авиамоделистов, а сейчас звучит несколько фривольно. А за фразу “Я буду в лесу, позвони мне”, в 70-е забрали бы в сумасшедший дом. Лев Иванович был многолетним редактором новых изданий словаря Ожегова. Он читал весь корпус словаря и вносил туда необходимые изменения. Работал над “Ожеговым – XXI век”. Правда, успел только до буквы “М”.
Любая стрессовая ситуация приводит к тому, что язык выбрасывает в несколько раз больше неологизмов,
чем в спокойное время. “Ковидный словарь” – тому подтверждение. Недавно я слышала, как школьники употребляли такие новые выражения, как “Точка-У” и ПВР. Лев Скворцов называл это “языковой смутой”.
Ярослав Скворцов: Да, войны, теракты, ударные комсомольские стройки и прочие потрясения, которые ведут к перемешиванию людей, обязательно отражаются в языке. После октября 1993 г. в лексику вошло слово “баррикада”. Причем иногда в очень неожиданном контексте. Туда не ходи, там баррикада. То есть некое непреодолимое препятствие. Кстати, язык часто играет с нами злую шутку. Скажем, мы используем слово “дедлайн” или “крайний срок сдачи материала”, не задумываясь о его происхождении. Почему “смертная линия”?
Потому что так называли фортификационное сооружение, по которому пропущен ток. Если попробовать его преодолеть, можно не вернуться 
живым.
Елена Новоселова