Петр Федосов,
политолог, кандидат исторических наук,
генеральный директор Бюро политического анализа
С интересом слушая доклад Сергея Солодовника, обратил внимание на его вопрос, что, мол, уроки истории нам в помощь ли? Мой ответ: «Уроки истории нам не в помощь». Они в помощь только в том смысле, что подсказывают, что, вообще говоря, желательно анализировать все варианты, как-то их оценивать с точки зрения возможности их реализации и выбирать не те из них, которые кажутся наиболее привлекательными, а те, что могут быть реализованы в данных условиях и при реально сложившихся обстоятельствах. А поскольку условия и обстоятельства, при которых действовали наши предшественники на тех перепутьях, о которых говорил докладчик, и принимали те или иные решения были принципиально иными, принципиально отличались от тех условий и обстоятельств, в которых мы живем сейчас, то имевшиеся тогда альтернативные варианты ныне вряд ли могут рассматриваться как некое пособие для принятия практических решений. Но могут, конечно, рассматриваться как очень поучительный, может быть, предмет интеллектуальной игры.
В последние месяцы я плотно занимаюсь историей семьи Муравьевых. Главный герой моих изысканий – Михаил Николаевич Муравьев, всем прекрасно известный, граф Виленский, родившийся в 1796 г. Шестнадцатилетним мальчиком участвовал в Бородинской битве и был тяжело ранен на батарее Раевского. В результате позднее был вынужден отказаться от военной карьеры, потому что не мог ездить верхом. После окончания войны он оказался в гуще интеллектуального брожения, из которого позже выросли декабристы. Но побыв некоторое время в этой гуще, разошелся с ними во мнениях. Было это так. В один прекрасный день к нему пришел его старший брат Александр Николаевич Муравьев, пришел с Евангелием и Крестом и сказал: «Михайла (в семье его называли Михайлой) теперь поклянись, что будешь свято хранить тайну общества и выполнять его решения независимо от того, согласен ли ты с ними или нет». На что Михаил сказал: «Я еще не готов попасть в дом умалишенных и не буду отказываться от свободы своего разума». Он отказался приносить такую клятву и отошел от движения. Но был в курсе, хотя бы потому, что был женат на родной сестре жены Якушкина. Был в курсе, но не донес. В 1826 году он все же был арестован. Полгода просидел под арестом. Был оправдан. Вновь поступил на службу. И резко пошел в гору по гражданской линии. Стал сначала вице-губернатором Витебской губернии, потом губернатором в Минской губернии. Его деятельность в Западном крае проходила на пике Польского восстания 1831 года. Затем был губернатором в Курской губернии, а с конца тридцатых годов – на службе в центральных органах государственной власти. Был затем Михаил Николаевич и сенатором, и членом Государственного Совета, и министром трех министерств, участвовал в подготовке крестьянской реформы, и снискал у радикальных либералов во главе с великим князем Константином Николаевичем репутацию крепостника, потому что противился поспешности и непродуманности в решении этого ключевого вопроса государственного бытия России. Его очень не любил великий князь и в душе недолюбливал император. Поэтому в 1861 году Михаил Николаевич оказывается не у дел. Но в 1863 году, когда начинается восстание в Царстве Польском и польский мятеж в Западном крае (современных Белоруссии и Литве) царь вновь призывает его на службу, потому что в России не было другого человека с такой работоспособностью, таким административным талантом и такой способностью принимать на себя ответственность, в том числе и за самые непопулярные решения. Царь назначает его генерал-губернатором мятежного края с самыми широкими полномочиями. Умелым сочетанием селективных репрессий, административного и психологического давления на мятежников и создания чрезвычайно благоприятных, привилегированных возможностей для улучшения экономического, социального и культурного положения белорусского крестьянства на этих территориях он останавливает польский мятеж в Западном крае и утверждает там русское начало. Он становится героем России. Ему несут цветы и венки, митрополит Филарет пишет: «Где вы, там победа». Тютчев, Вяземский, Некрасов посвящает ему стихи. Его носят из кареты на руках. И все это на волне мощного патриотического подъема. Правда, подъем этот был недолгим. В 1866 году Михаил Николаевич умирает и спустя всего несколько лет на авансцену все больше и больше выходит не образ Муравьева-труженика, Муравьева-победителя и защитника русского дела, а образ Муравьева-вешателя. И сейчас, когда листаешь энциклопедии разных лет – от дореволюционных до советских, именно этот образ в них доминирует.
Все это я проговариваю к тому, что в формулировке нашей теме следовало бы написать не «образ прошлого», а «образы прошлого». В отношении одного и того же прошлого существует огромное количество разных образов. Они сосуществуют, борются друг с другом. Но главная проблема не в том, что они множественны, а в том, что любая попытка создать единый образ истории обязательный для всех, – это утопия вредная и опасная. Я в этом совершенно убежден. Мы больше страдаем не от множественности образов прошлого, а от скудости знаний в отношении больших отрезков нашей истории. Странным образом, почему-то, XIX век, по моим наблюдениям, – это такое большое белое пятно. О XIX веке мы знаем меньше, чем о допетровских, петровских, екатерининских или советских временах. Тут для историков огромное поле деятельности.
Возвращаюсь к тому, с чего начал. В чем был смысл деятельности Михаила Николаевича Муравьева в период с 1863 по 1866 год в Западном крае? А смысл был в том, чтобы сломить там польское доминирование в социальной, экономической и духовной жизни и, опираясь на (бело)русское большинство населения, утвердить в крае православие и русский язык. Белорусы были для Муравьева такой же частью русского народа, как, скажем, уральцы, сибиряки или поморы. Или малороссы в южной части Западного края. Михаил Николаевич был практикующим сторонником той концепции, что русский народ существует как единое, но внутренне многообразное тело, органичной частью которого являются и те русские, которые живут на северо-западной и на юго-западной окраине России.
Представим себе, что было бы, если в тот момент точка зрения Михаила Николаевича и многих других восторжествовала бы, и в 90-х годах XIX века – в первые десятилетия XX не случился бы ренессанс национальных языков, которые, кстати сказать, тогда опирались лишь на тонкую прослойку местной интеллигенции. В этом случае, культурная среда там была бы настолько русифицирована, что в советское время, вероятно, уже не было бы почвы для украинизации и белорусизации, и этнокультурная ситуация на этих территориях сегодня было бы совсем иной.
Но никаких практических выводов из этого не следует. Российская империя закончила свое существование. И тот, кто считает, что, мол, ныне не поздно открутить век-полтора назад в отношении Украины целиком или ее части, либо в отношении Белоруссии (а ведь проблематика, с которой мы имеем дело сегодня на Украине, в какой-то мере может скоро явиться перед нами и в Белоруссии) – опасно заблуждается.