— Виктор Григорьевич, свое семидесятилетие вы встречаете еще и в качестве телеведущего. В девяностых у вас уже был такой опыт в программах «Пресс-клуб» и «После новостей». И вот спустя годы вы вновь оказались в беспокойной телеиндустрии. Как вы себя ощущаете в таких декорациях?

Наверное, это интересная работа для любого журналиста. Подобрать ключ к человеку, полюбить его хотя бы на то время, пока ты с ним разговариваешь. Это тот журнализм, который я предпочитаю любому другому. Журнализм открытия человека, журнализм факта, спора, критики. Самая большая награда, которая дает наша профессия человеку, заключается в возможности быть знакомым, разговаривать с очень многими людьми.

— Вас, наверное, сложно удивить как интервьюера или кому-то это удавалось?

— Если интервью удачное, то в нем обязательно есть сюрпризы. Например, Виктор Анатольевич Садовничий казался мне абсолютно закрытым человеком. Ученым-чиновником. Но когда я начал с ним говорить на личные темы, мне вдруг открылся человек, который смог преодолеть собственную биографию, то, что ему было написано на роду. Он из бедной семьи, но стал ректором крупнейшего вуза в стране. Он рассказывал о себе, о своих детях, о жене. Мне показалось, что раньше он никому так не открывался.

В разговоре с вашим главным редактором Павлом Николаевичем Гусевым, может быть, в силу того, что мы дружим, тоже не было никаких барьеров. Он говорил о вещах, которые довольно редко рассказывают интервьюерам.

— У вас невероятная журналистская карьера. Вы начали публиковаться в конце 60-х, а с началом 90-х каждое десятилетие вашей жизни и работы в стране менялся политический и экономический ландшафт.
Можно ли говорить о том, что есть какой-то этап вашей карьеры, который вызывает у вас особую ностальгию?

— Мне всегда было интересно работать журналистом. Это же зависит не от времени, а от того, как ты относишься к профессии. Но два периода стали для меня своего рода вызовами. Первый относится к тому времени, когда я работал фельетонистом в Одессе. Я тогда нес на себе груз символа правды большого и очень критично настроенного города. Для Одессы фельетонист — это больше, чем знаменитый футболист, больше чем капитан дальнего плавания, это что-то совершенно отдельное. Было весело, но в то же время ощущалась огромная ответственность.
Вторым таким периодом стала перестройка. Тогда никто не понимал, к чему мы придем, как сложатся наши личные судьбы. Рядом со мной был великий учитель Егор Владимирович Яковлев, о котором я написал книгу. Тогда многое зависело не только от меня или от нас, но и от времени, от той роли, которую играла в жизни страны газета «Московские новости». Наверное, никогда журналисты уже не будут знамениты так, как те, кто прошел то время. Можно было засидеться до ночи в редакции, а потом выйти на улицу и увидеть около городского стенда с газетой толпу людей, которые зажигали спички и читали твою статью. Разве может быть выше награда журналисту? Какой-то там орден или грамота, это просто несравнимо.

— На правах участника некоторых событий того времени я хорошо помню, как коллеги работали с энтузиазмом, который иногда был просто на грани фола. Редакторы тогда постоянно рисковали, публикуя очередной сенсационный материал…

— Журналистику нельзя отделить от страны. Никто раньше не проходил путь от социализма назад к рыночной экономике, свободе слова, всему тому, что называется демократией. Критика по поводу того, что Горбачев сделал что-то не так, выглядит довольно смешно. Откуда он знал, как нужно делать? Такого не было в истории. Это же касалось и журналистов. Но главный редактор, в отличие от журналиста, должен был всегда помнить об огромной ответственности и думать о том, как сохранить себя, коллектив и издание. Я всю жизнь придерживался правила: нет смелых журналистов, есть смелые редакторы. Журналист вправе делать все что угодно, но вот ответственность за его действия лежит на редакторе.
Не могу сказать, что «Московские новости», которые я возглавлял в девяностые, была какой-то отвязанной газетой и шла на авантюры.
Мы очень резко выступали против войны в Чечне. Но это был наш политический лозунг. Вот какого-то залихватского риска я вспомнить не могу.

— Вы еще и преподавали журналистику и видели молодых людей, которые хотели посвятить себя этой карьере.
Какие у них сейчас цели?

— Изменились времена, поэтому и цели у молодежи другие. Раньше человек приходил в журналистику, чтобы стать лицом правды
и свободы. В конце восьмидесятых они являлись самой популярной социальной группой, но потом был момент девальвации профессии
и переоценки свободы слова. Сейчас в журналистику люди приходят для того, чтобы стать экспертами, глубокими специалистами в узких вопросах, которыми они занимаются. Так что все развивается нормально. Другое дело, что профессия немного феминизируется, но это связано с усилением роли женщин в обществе.

— Сейчас все немного помешаны на новых технологиях.
На ваш взгляд, за телеграм-каналами будущее или это просто забава?

— Вы из поколения людей, которые вроде бы совсем не обращают внимания на возраст,
продолжая строить планы и вести активный образ жизни. Здесь есть какой-то секрет или профессия бодрит?

— Я не могу себе представить, что не буду работать, не буду иметь отношения к журналистике. Потом, как журналист я всегда руководствуюсь правилами, которые, на мой взгляд, по-прежнему важны. Для меня демократия — это не отдельные каноны, а то, что порядочно. Я всегда буду бороться за право журналиста быть скептичным. Я всегда помню слова Бомарше: там, где нет свободы критики, никакая похвала не может быть принята.

— В последние годы идея широко отметить какое-нибудь событие встречает массу сомнений.
То волны пандемии, то новости, которые отбивают желание праздновать.
Вы что-нибудь планируете в день рождения?

— Отметим в узком кругу. Хотим поехать на два-три дня по небольшим российским городам, которые давно планировали посетить.
И в пути отметить мою дату. Но настроения праздновать сейчас действительно нет никакого.