Сорок дней без Главного…

Сорок дней назад ушел главный редактор «Комсомольской правды» Владимир Николаевич Сунгоркин. Ушел как настоящий мужчина — во время путешествия по уссурийской тайге, собирая материал о своем любимом первопроходце-земляке-тезке Владимире Арсеньеве.

Эти сорок дней мы учились жить без человека, который был не столько начальником, сколько наставником и даже отцом. Учились жить без лидера, который знал ответы на все вопросы. Мы, конечно, и живем, и работаем в полную силу, как учил наставник. Однако его очень не хватает. И в подсознании сидит мысль, что он просто где-то далеко там — в тайге, без связи…

Мы еще долго будем учиться. И делать все, чтобы сохранить память о Владимире Николаевиче. На стапелях — премия его имени для талантливых региональных журналистов (мы скоро объявим о ее старте и правилах), будет открыта памятная доска в Дальневосточном госуниверситете, где он учился, названа улица в честь главного редактора любимой газеты россиян… У здания «КП» посажено деревце в память о шефе — уссурийская груша… А еще готовится книга воспоминаний друзей и коллег. И сегодня мы публикуем один из отрывков, написанный знаменитым журналистом Игорем Коцем, долго работавшим в «КП», а сейчас возглавляющим журнал «Родина». Конечно же, этот текст о сплавах, которые так любил Владимир Николаевич.

Бывалый и думы.

В 1989 году мы с Владимиром Мамонтовым издали во Владивостоке книжицу «Семь снов в сентябре» — фантастический сплав по Реке в компании друзей. Ничего не придумывали, только заменили имена героев — их, конечно, тоже было семь — псевдонимами. Начальник (Витя Хатунцев), Философ (Саша Теплюк), Рыбак (Андрей Иллеш), Повар (Стас Глухов), Прораб (Шура Бланков), Новичок (собирательный образ соавторов). И Бывалый (Владимир Сунгоркин), который верховодил на сплаве.

Мы были молоды, не обременены должностями, раздорами и болячками. А впереди шумела перекатами Река. И целая жизнь…

Рыбак на ходу перевалился через борт, ни на секунду не переставая опустошать Реку в ее верхнем течении. Трепыханье первой добычи, резиновый запах плота, волнующий стартовый холодок… Мы плыли, черт возьми! И с каждой минутой воцарялась над миром гармония, от которой то ли ругайся без причины, то ли стихи сочиняй…

И берега уже скользили мимо, кружась на излучинах в неслышном вальсе; и далекие сопки наплывали словно в рапидной съемке, выставляя на обозрение подрост на месте недавних пожаров; и был этот пейзаж особым, ни на что не похожим пейзажем края света: казалось, как в волшебном кинематографе, вот-вот за следующим поворотом развернутся перед нами удивительные картины — плюнет кипятком и паром гейзер, раскурит трубку Ключевской вулкан, прошлепают мимо командорские котики и сорвутся с прибрежных скал тысячи чаек и кайр, а в тихой лагуне раскроется розовый рот лотоса — ибо течет наша Река с юга на север и с запада на восток через удивительную страну, имя которой…

— Инструктаж! — жестко провозгласил Бывалый. — Плот по речке ходит лагом. Команд бывает две. «Вправо…» — Бывалый загляделся на лиственницу, облюбовавшую самую верхушку скалы.

— …И «влево», да? — заискивающе высказал догадку Новичок.

— Да, — думая о чем-то своем, подтвердил Бывалый. — Инструктаж окончен. Вопросы есть?

— Что такое «лагом»? — осмелел Новичок.

— Лагом, значит, поперек. Начинаем практические занятия.

Бывалый и Прораб уступили свои места кормчего и загребного Начальнику и Новичку. В продолжение следующих пяти минут, грозя неминуемой бедой, плот крутило, прибивало к берегу, разворачивало боком к волне, скребло по камням, терло о скалы и захлестывало водой.

Выяснилось, что Бывалый кривил душой: команд было не две, а больше. Привести их здесь не представляется возможным, поскольку к концу первого практического занятия даже вечнозеленая флора по берегам Реки покраснела и местами опала.

После этого плот неожиданно выровнялся и горячим козликом поскакал по волнам, то искусно лавируя среди камней, красиво вписываясь в дугу поворота, то вдруг меняя норов и мощно, как крейсер, входя в «галстуки» — слияния двух речных струй, — оставляя кипящую пену в кильватере.

Забыты мелкие распри! Крепкий ветер в лицо — и Бывалый, улыбаясь, кричит:

— В волну! А ну, давай в волну! Так идем!..

…Да защемит от неведомой тоски сердце запакованного в крупнопанельную тару горожанина при виде нашего вечернего приюта! Костер потрескивает, и золотые змейки, взлетая в смолистую темь, пикируют на бурлящий янтарными хвостами котелок. Рядом с ними подсыхают, слегка паря, носки Философа, а сам он греет босые пятки, блаженно развалившись на оранжевом спасжилете. Чуть в стороне белеет палатка, невесомый и прочный дом из парашютного шелка, под которым взбита лапниковая перина.

Серебрится луна на небе — и фольга на бутылке шампанского, зябнущего в ручье…

Это написано 35 лет назад. Тот костер все еще горит. Только остыли возле него теплые спальники Начальника, Философа, Рыбака. И Володи…