Лев Гильберг. Из книги воспоминаний «Понемногу о многом…»

Ленинград и Северный флот

Война для меня особая тема, и глубоко личная, и обществен­ная. Я не раскрою секрет, если скажу, что в те далекие времена отношение к защите нашей Родины несколько отличалось от сего­дняшнего. И уже на второй день после начала войны я вместе со всеми мальчишками нашего 10-го класса, который мы закончили буквально несколько дней назад, отправился в военкомат, и мы попросили записать нас добровольцами на фронт. Нас разбросали по разным местам: так одного моего друга отправили в Ленин­градское артиллерийское училище, а меня — в Ленинградское высшее военно-морское инженерное училище.

Уже в начале сентября 1941 г. Ленинград оказался в блокаде. Первый курс училища был сведен в 6-ю отдельную роту морской обороны Ленинграда. С тяжелыми канадскими винтовками мы хо­дили по городу с целью воспрепятствовать возможной высадке вражеского десанта. Естественно, мы терпели все лишения, кото­рые выпали на долю блокадников, но особо унывать нам не дава­ли. Командиром нашей роты был старший лейтенант Прахов. У нас был такой режим: в 6 утра — побудка, затем бегом 3 кило­метра вокруг нашего жилого блока по улице Каляева. На ее углу, кстати, размещалось большое здание ленинградского НКВД, в ко­торое позже попала бомба. Продолжалась немного и учеба, кото­рая постоянно прерывалась налетами немецкой авиации…

Когда в первую блокадную зиму в декабре стало совсем туго, было решено первые курсы училища сократить, и нас реши­ли вывезти из города через Ле­нинградcкyю  Дорогу жизни…

И вот мы все во флотской форме с шевронами, пошитой нам в училище, в хромовых ботиночках, в лег­ких шинелях расселись на полуторках — маленьких грузовиках ГАЗ-АА — и в 27-28-градусный мороз ночью со светомаскировкой отправились в путь. А ледовая дорога постоянно бомбилась нем­цами, так что образовывались полыньи, затянутые тонкой кром­кой льда. На наших глазах идущая впереди в 70-80 метрах полуторка  буквально исчезла, провалившись вместе со все­ми ребятами на борту в такую полынью. Увы, никаких на­дежд на то, что кого-то можно спасти, не было — все ушли под лед. Нам удалось благополучно объехать это место и прибыть в расположение 54-й армии Волховского фронта во главе с коман­дармом К.А. Мерецковым, которая стояла с противоположной стороны  Ладожского озера.

И отличие от нас это были настоящие войска, сибирские части в теплых полушубках и валенках. Помню, как меня послал к ним и медсанчасть командир взвода, и я обратился со словами: «Отрежьте мне, пожалуйста, палец, потому что он отморожен и гниет». На что милая женщина-хирург мне ответила так: «Подож­дите, он вам еще пригодится». И действительно палец удалось спасти. Было мне тогда 18 лет…

Затем мы попали в Ярославский флотский экипаж, откуда нас распределили на Северный флот. Ночью на буксире в страшной качке, что было для меня очень непривычно, нас повезли из Мур­манска в Сеть-Наволок. Кольский залив запирался двумя огром­ными, очень большой мощности береговыми батареями. У входа в залив, справа, если стоять лицом к океану, расположен остров Кильдин, а слева — мыс Сеть-Наволок. На острове и на Мысу — по батарее с орудиями калибра 400 мм (может быть, и выше, боюсь ошибиться). Их преимущество заключалось еще и в том, что они размещались на высоких, надежно укрывавших склады боеприпа­сов, скалах, с которых прекрасно простреливалась вся ак­ватория. И стоило только своевременно обнаружить тот же немец­кий линкор «Тирпиц», тоже с очень мощной артиллерией, как на­ши батареи немедленно открывали огонь, а противник нас достать не мог. И за все время войны ни одному немецкому кораблю так и не удалось прорваться в Кольский залив.

Надо сказать, что на Севере вообще уже в первые месяцы войны обстановка была гораздо лучше, чем на других фронтах. Даже в воздухе немцы не могли действовать так безнаказанно, как в других местах. Знаменитый ас  Б. Сафонов — один из первых лет­чиков — Героев Советского Союза в войне — выстраивал над Мур­манском и прилегающими районами широкую карусель из десят­ков стареньких истребителей  И-16 и И-15, и они не давали про­рваться к городу армадам немецких «Юнкерсов».

Сталинград

В это время резко обострилась ситуация под Сталинградом. И у нас на Северном флоте объявили призыв добровольцев, на ко­торый я в числе многих немедленно откликнулся. Летом нас при­везли в Ступино под Москвой, где 2-3 недели проводилась пере- комплектация. Переодели нас в пехотное обмундирование (конеч­но же, мы не расстались со своими флотскими тельняшками и ремнями). Новоиспеченную 92-ю отдельную морскую стрелковую бригаду — тогда так называли морскую пехоту — погрузили в эше­лоны и повезли в Сталинград. Но прямое сообщение с ним было уже прервано, поэтому добирались мы в объезд, с левого берега Волги: голая степь и за несколько десятков километров до города прямо в чистом поле, без каких-либо сооружений, наша железнодо­рожная ветка обрывалась. Только мы подъехали и начали разгру­жаться, а дело было днем, как тут же появились два «Мессершмидта» и стали поливать нас из пулеметов, вынудив немедленно залезть под вагоны. Так состоялось мое боевое крещение в Ста­линградской битве. Ночью мы погрузились на машины и отправи­лись к Волге, к Сталинграду. И здесь нас ждало неприятное от­крытие: мы были убеждены, что город еще наш, но оказалось, что наши войска контролировали только узкую прибрежную полосу. Когда мы подъехали к берегу, увидели, что горит Волга: плывет горящая нефть, рвутся бомбы, мины… Ночью на катерах мы переправлялись па противоположный берег. Но как только мы доплыли до середины Волги, нас с того берега стали обстреливать из ми­мометов… Нам все-таки удалось благополучно разгрузиться, и мы окупались в городе, в районе знаменитого элеватора, занятого немцами. Это — огромное сооружение, из шести башен высотой с многоэтажный дом. Утром к нам приехал комиссар и вдохновил нас на штурм: «Морячки, на вас вся надежда. Немцы заняли элеватор. У них наверху крупнока­либерные пулеметы, минометы, они владеют очень важной гос­подствующей высотой — надо взять элеватор!».

Два дня мы штур­мовали элеватор. Но мы ничего не могли сделать, если даже 200‑килограммовые авиационные бомбы не давали никакого ре­зультата. И потеряв больше половины бригады, мы вынуждены были переправляться обратно через Волгу. Уже впоследствии, ко­гда Сталинградская битва закончилась, мы бродили по тому берегу и находили останки наших погибших товарищей в тельняшках.

Через много лет, когда мне довелось побывать на встрече ве­теранов в Сталинграде, мы сфотографировались у памятника на­шим воинам около элеватора. И я со смешанным чувством гордо­сти и горечи прочел на плите у основания памятника слова (вслед за перечислением нескольких воинских частей здесь воевавших) «…особое упорство, стойкость и массовый героизм проявили здесь моряки-североморцы 92-й отдельной стрелковой бригады».

На левом берегу нас пополнили опять моряками, на этот раз с Тихоокеанского флота, и вновь переправили в город. Но это уже был другой район — так называемый «банный овраг», где малень­кая речушка Царица впадает в Волгу. Здесь нам пришлось воевать уже долго, и для меня Сталинградская битва закончилась на тракторном заводе.

Как известно, основная группа немецких войск во главе с генерал-фельдмаршалом Ф. Паулюсом капитулировала 31 января 1943 г., а севернее два батальона эсэсовцев, у нас на тракторном, отчаянно сопротивлялись еще целых два дня. После этого мне довелось участвовать во многих крупных, тяжелых операциях Отечественной войны, но Сталинград — это самая страшная, и жестокая, и героическая страница в моей боевой биографии, которая не стирается в памяти с годами…

Курская дуга

Чего только не было в моей фронтовой биографии, но особую гордость я испытываю, вспоминая происшедшее в ходе боев на Курской дуге. Это была уже существенно иная обстановка, чем в ходе Сталинградской битвы, когда стояли насмерть, и временами с трудом понимали, где кончается жизнь и начинается смерть. На Курской дуге прежде всего усилиями наших выдающихся полко­водцев Г.К. Жукова, А.М. Василевского и К.С. Рокоссовского бы­ла создана глубоко эшелонированная оборона — 3 рубежа из не­скольких оборонительных линий, причем очень своеобразная. Первую линию составляли стрелковые дивизии со своей артилле­рией, затем — чего раньше никогда не применялось в ходе военных баталий — чисто артиллерийские дивизии. Буквально через каждые 70, 100, 150 метров стояли пушки, зарытые в землю. Точно так же была выстроена линия обороны и из танков, зарытых в землю. И все это венчала линия опять-таки из пехотных дивизий. Наше командование было очень хорошо информировано о планах не­мецких генералов и из сообщений англичан, раскрывших немец­кие шифры, и по данным нашей разведки.

Операции июля-августа 1943 г., оборонительная и наступатель­ная, проведенные Советской Армией в районе Курского выступа, стали одной из крупнейших битв второй мировой войны, Наша 92-я отдельная морская стрелковая бригада после боев в Сталинграде бы­ла объединена с 13-й бригадой, и была создана 93-я гвардейская стрелковая дивизия, впоследствии ставшая дважды Краснознаменной (т.е. двух орденов Красного Знамени), орденов Кутузова и Суворова Харьковской стрелковой дивизией, а после окончания войны — 35-й механизированной (естественно, тех же орденов) дивизией. В ходе Курской операции мы стояли на первой линии обороны. Когда нача­лось наступление немцев, нас, конечно, очень интенсивно бомбила немецкая авиация, но это был уже не Сталинград: в небе появилось немало и наших самолетов, которые летали на бомбежки немецких позиций. В общем, мы чувствовали себя попрочнее. Наша дивизия состояла из хорошо обстрелянных четырех (№№ 278-281) полков и частей усиления — инженерных, артиллерии и др. Это уже была дей­ствительно серьезная сила.

Тем не менее, в ходе начавшегося наступления немцев ситуа­ция на фронте стала складываться так, что справа и слева враже­ские войска стали теснить наших соседей и перед нами замаячила угроза окружения. В этих условиях меня вызывает начальник шта­ба дивизии полковник Галкин, очень хороший офицер, имевший младший офицерский чин еще в царской армии. Недовольный тем, как нас снабжают тылы, он отдает мне приказ: «Садись в машину, бери двух человек, наведи там «шороху» и заставь, чтобы сразу погрузили ящики с гранатами и бочку с водкой. Чтобы мы потом могли пробиваться». Как сейчас помню, взял я с собой Жору Бе­лявского — опытного матроса, плававшего когда-то в торговом флоте, и Петю Шутикова из Рязани, молодого парнишку, и на по­луторке — старом «газике», у которого дверцы кабины держались на веревочке, — мы двинулись в тыл. Когда мы проезжали необыч­но узкое место у оврага, я огляделся и остолбенел: слева идет стрельба, а немцы уже в каких-то восьмистах метрах отсюда. И чувствуется, что наши постепенно все больше отходят. Посмот­рел направо, — а там немцы еще ближе. Стало ясно, что кольцо ок­ружения смыкается.

В это время на нас налетели два «мессера» — их всегда было предостаточно, — и стали поливать нас из пулеметов. Нам опять крупно повезло, рядом овраг, в который мы немедленно повыпры­гивали из машины. Отстрелявшись, немцы улетели. Мы вылезли, смотрим, машина вся в дырках, но мотор цел, работает, и скаты не пробиты. Сели, поехали дальше. Приехали в тылы дивизии. В по­мещении сидят двое: заместитель командира дивизии по тылу подполковник Тетельман и прокурор майор Бурдин. Сидят и как следует выпивают. Я к ним обращаюсь: «Вот, давайте нам то, дру­гое, третье». Тетельман в ответ: «Ты что, рехнулся? Все уже, нем­цы кольцо замкнули. Скажи спасибо, что остался живой. Садись, выпьем». Я только что вышел из-под обстрела, разгоряченный. А кроме штатного пистолета ТТ за поясом у меня еще был маузер, который незадолго до этого подарил мне командир дивизии. Я по­ложил руку на маузер и заорал: «Грузите!» (старшина — на под­полковника!). Тот вызвал подчиненного, отдал ему команду: «Отгрузите все этому сумасшедшему!» — и, обращаясь ко мне: «Вон отсюда!»

Получив все, чего добивались, нагруженные, мы поехали по той же дороге обратно. На первом же попавшемся боевом посту нас останавливают и дальше не пропускают. Настроения те же: «Вы что, с ума сошли? Немцам подарки везете?» Делать нечего, принимаю решение пробираться на полуторке вдоль линии фрон­та, благо бой вроде бы стихал. А уже поздний вечер. Но ничего для нас не меняется: пробуем в одном, втором, третьем месте — нигде не пропускают. И уже наступает ночь, как мы натыкается на линию, где стоят наши танки. Оказался я перед пожилым капита­ном, рассказываю, в чем дело. И, наконец, удача: «Ну, что ж, сы­нок, попробуй», — разрешает танкист.

Танковая часть размещалась на краю большого оврага. И мы стали по нему потихоньку спускаться, конечно, с выключенными фарами. Ехали, ехали, по карте я примерно определил, где мы на­ходимся. Стали брать левее и все ждем, не дай Бог, наткнемся на немцев. И вдруг окрик: «Стой, кто идет?» На счастье оказалось, что это пост нашего 278-го полка. Спрашиваю: «Штаб дивизии на том же месте?» В ответ раздается: «Да». И мы прикатили в штаб. Уже глубокая ночь. Смотрю, почти в полном составе все штабные расположились на завалинке хаты. Увидели меня и оторопели. На­чальник оперативного отдела Яковлев и его заместитель Костя Ракитов — оба вскочили: «Куда ж ты вернулся? Мы же в окруже­нии». Но тут начальник штаба Галкин их прерывает: «Подождите, подождите — и отводит меня в избу. — Показывай, как ты проехал». Я ему на карте весь свой путь проложил.

Проходит еще какое-то время, пока Галкин сходил в другую избу к командиру дивизии. Наконец, он возвращается и отдает приказ частям: «Прикрыться охранением, потихоньку сниматься и за нами по оврагу выходить из окружения». Уже забрезжил рас­свет. И вновь нам везет. Если накануне все дни как один были солнечными, то наступивший окутан туманом, сильная облач­ность. Где-то летали самолеты, но нас никто не обнаружил и не бомбил. Начальник штаба посадил меня в свой «виллис» (эти аме­риканские джипы тогда у нас уже были), и мы поехали обратно, повторяя путь, по которому я каких-то несколько часов тому назад…

От Харькова до Праги.  Победа

После Курской битвы мы двинулись на Харьков. Бои за этот большой промышленный центр Украины были довольно  ожесточенными. Некоторые ули­цы и кварталы по несколько раз переходили из рук в руки. До войны в Харькове жили отец, мать и брат моей матери. Я во­шел в их квартиру буквально че­рез несколько минут после того, как из этого дома ушли немецкие солдаты. Соседи сказали, что мои родные эвакуировались за день до прихода немцев.

В Харькове жила еще одна близкая родственница мамы — инвалид, которая с трудом перемещалась. После войны выяснилось, что она выжила — соседи-украинцы помогли скрыть, что она еврейка, подкармливали, продава­ли ее рукоделие.

После освобождения Харькова наша дивизия с боями прошла по всей Украине, форсировала Днестр, освобождала Молдавию, вошла в Румынию.

В это время Румыния вышла из войны, а вскоре румыны стали нашими союзниками. В составе нашего корпуса появилась румынская дивизия. Ее тыловой обоз почти весь был на конной тяге. На каждой повозке были закреплены два маленьких портрета — Сталина и короля Михая — и лозунг: «Траяска армата романо-советика» — да здравствует румыно-советская дружба. А в штабе нашей дивизии появился по­стоянный связной на мотоцикле из румынской части.
После того как мы за­пили центр Трансильвании Клуж, дивизия получила относительно продолжи­тельный отдых. Мы действительно отдохнули и привели себя в порядок в этом очень красивом небольшом городе. А румынский связ­ной, им оказался чемпион Румынии по мотоспорту, даже дважды «сгонял» на своем мотоцикле (ездил он мастерски, но на бешеной скорости) за триста с лиш­ним километров через гор­ный перевал в Бухарест за ликером. Рано утром — старт, к обеду — бутылка на столе.

Но все хорошее, как известно, быстро кончается. И мы вступили в Венгрию. А воевали венгры умело и ожесточенно. Вместе с немцами они дрались за каждую улицу в Будапеште. В этом европейском городе дома стоят плотно один к одному (как у нас, к примеру, на Мясницкой). Почти в каждом доме подвалы в 2-3 этажа, и бой шел и под землей. Мы продвигались, пробивая стенки между подвалами соседних домов. А под Эстергомом нас яростно контратаковали, заставив немного отступить. Когда мы отходили, откуда-то появился старик, говоривший по-русски. Он сказал: «Мы понимаем, Вы скоро опять вернетесь. Не озлобляй­тесь. Мы не румыны. Они вчера были с немцами, сегодня с Вами, завтра будут с американцами. Мы воюем до конца. Но когда будем с Вами — это будет надолго»…

После Венгрии дивизия во­шла в Австрию. Взятие Вены — очередной этап моей фронтовой биографии. Бои были здесь серь­езные, но, пожалуй, менее ожес­точенные — весна 1945 года, при­ближался конец войны.

Как только стихли бои в го­роде, мы с несколькими офицера­ми отправились осматривать Вен­ский лесу срабатывало впечатле­ние от чудесного фильма «Боль­шой вальс». Лес этот, а вернее парк, действительно хорош, но все же заметно отличается от того, что было в кино.

В Вене после боев мы находились на отдыхе несколько не­дель. Вскоре начались спектакли в оперном театре, несмотря на то, он был поврежден прямым попаданием авиабомбы. На одном из первых спек­таклей вместе с новым коман­диром дивизии полковником Маролем присутствовал и я.

В антракте по рядам по­шли актеры с подносами — со­бирали деньги на ремонт по­вреждений. Поскольку мы на­ходились в директорской ло­же, к нам с подносом вошла примадонна. Я, конечно, рас­чувствовался и положил на поднос несколько крупных купюр оккупационных шил­лингов. Актриса подошла прокричала в зал, что господа советские офицеры внесли на восстановление театра столько денег. Публика встала и зааплодиро­вала, а я с трудом удержался, чтобы не убежать. (Мне ведь был всего 21 год!)

Закончил я войну в Праге, в которую наша дивизия вошла в составе 2-го Украинского фронта (несколькими часами позднее 1-го Украинского). Когда началось известное восстание в Праге, мы были довольно далеко от нее. У меня был с собой трофейный полевой радиоприемник «Филипс», и я каждый час мог слышать раздававшееся на русском и английском языках тревожное обра­щение: «Прага восстала. Прага восстала. Просим помощи. Просим помощи…». К нам тогда подогнали 300 американских студебеккеров, на них посадили всю дивизию, и ускоренным маршем мы «рванули» на Прагу. Встречали нас пражане с необычайной любовью, стаскива­ли с грузовиков, обнимали, целовали и все порывались отвести к себе домой. Прага поразила меня своей организованностью. Чехи во время войны страшно бедствовали, но везде был строжайший учет и поря­док, не могло быть и речи о грабежах: в этом мы сами убедились, ко­гда попали на склад, где хранился табак. С нами — освободителями — они готовы были поделиться последним…